Николай Максимов - Голое небо

И я слышал мой век. Хоть немного
Говорило же время со мной,
И дышал я любовной тревогой,
Неизбежной вселенской весной.

Вечереют и не клонятся
Ив зеленых веера,
Тихо шепчут: успокоиться,
Успокоиться пора.

И плывут к закатной пристани
Золоченые ладьи —
Облака — за ними пристальней
Очарованный следи.

И любуйся: дымы алые
Вьются в дали голубой.
Разве счастье это малое:
Игры, воля да покой.

От людей не мог я получить
Ни любви, ни дружбы, ни участья,
Но порой меня чужого счастья
Согревали мощные лучи.

Над собой я ведал торжество,
И чужой любовью опаленный,
И чужим блаженством ослепленный,
Я не видел горя моего.

Хвала тебе, Закон, Старик слепой!
Твоя жестокая рука подъята
Над всем, что было создано тобой
И в вечности затонет без возврата.

У ног твоих — теченье мерных дней,
Узоры звезд, в бесцельности зачатых,
Сияние бесчисленных огней,
И кровь живых, мучительно распятых.

А над позором мертвых и живых —
Звучание оркестра мирового,
Симфонии мучений огневых —
Для торжества Властителя слепого.

Мы на кресте спокойно примирились,
Мы поняли проклятий шутовство,
И мудрости жестокой поклонились,
Восславили слепое божество.

Здесь храм разрушен был. О, жалкая могила
На диком берегу. И желтая полынь
Широким саваном уже давно покрыла
Героев бронзовых и мраморных богинь.

Лишь иногда пастух, вдали, тропой нагорной,
Огромных буйволов ведя на водопой,
В сиянье дня темнея тенью черной,
Поет о старине в лазури голубой.

Здесь, над обломками разбитой капители,
Где древняя земля верна своим богам,
Побеги нежные опять зазеленели —
Я здесь без горечи внимаю по ночам,

Как море шумное, в невозвратимых пенах,
Все безуспешнее рыдает о сиренах.

К морю, а, кажется, в вечность, аллея уходит,
Долго идешь, не устанешь, все легче идешь,
Только оглянешься вдруг — и в вечерней свободе,
Словно высокие ели, над парком замрешь.

Всюду царит тишина и величье,
Словно не парк и не сад, а таинственный скит,
Сердце вечернее тихо: не плачет, не кличет,
Сердце вечернее с шелестом трав говорит.

Темные пихты и строгие ели прямые,
В славе вечерней зари и святой тишины,
Тихо застыли недвижно, — как будто впервые
Славой закатных лучей вспоены.

Вот и вечернее море — сияет и манит…
О, как недвижно, и жадно, и сладко смотрю!
Словно впервые, впервые вливаю в сознанье
Легкие волны, и шум тростников, и зарю.

Странно ль молчание лунного мрака,
День ли здоровый шумит под окном,
Я постояннее маниака
Думаю, думаю об одном.

Все понимал я в чужих мне спорах,
Только я к ним затаил вражду,
И — что мне тучи и книжный ворох,
Ах, одного, одного я жду.

О, неподвижное солнце рая!
Ворохи тучные теребя,
Истины книжные перебирая,
Много столетий я ждал тебя.

Ну, и пускай я тщедушный демон
В сером изношенном пиджаке, —
Ты улыбнулось мне, солнце Эдема,
И потрепало меня по щеке.

И я почувствовал то, что будет:
И успокоенные города,
И равновесье, и новые люди,
Счастье узнавшие навсегда.

Стройные юноши, мужи и жены,
Стройное счастье согретых пальмир!
Создал я, праздной мечтой обожженным
Мой неподвижный, прекрасный мир.

О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Вы мне ценнее злата с серебром,
Такие щедрые, вы мне дарите
Мой вкусный хлеб и мой веселый дом.
О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Вы мне ценнее злата с серебром.

О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Едва на небе солнце зажжено,
Звените вы и шерстью тяжелите
До вечера мое веретено.
О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Звените вы — чуть солнце зажжено.

О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Ведь это вы соткете саван мой,
Когда, согбенный старый паралитик,
Я уготовлюсь в неземной покой.
О, прялочка, с катушкой белых нитей,
Ведь это вы спрядете саван мой.