Николай Максимов - Голое небо

Нам засверкала сталью серой
Второй Эллады красота,
И классицизма новой эры
Открылись грузные врата.

Стальной мечты, железных грез мост
Мы над землею вознесем,
И к мертвой груди мертвый космос
В последнем торжестве прижмем.

И скоро ясно будет всем,
Что этот город многостенный —
Обетованный наш Эдем,
Что тайны райские — антенны.

И первобытная заря
Над рощей каменной займется
И наслажденьям дикаря
Улыбкой нежной улыбнется.

Да, я уже теряю связь
С моею милою землею,
Я, может, лучшего и стою,
Но жизнь моя не удалась.

Ну что ж! Я беглый, я случайный,
И ничего, что я умру,
А солнце теми же лучами
Затеет легкую игру.

И я могу сюда вернуться,
Быть может, даже и светлей
Земному счастью улыбнуться
И песнь свою сложить теплей.

Ведь я свободен, я ничей,
Мое сегодня — зло и зыбко,
И сам я создан, как улыбка,
Из вешних солнечных лучей.

На Сенной пустынной и странной
Высятся остовы мастодонтов:
Люди с них брани железную шкуру
И ломали, кромсали их мясо.
А на Обводном канале —
Все глубже и глубже в зловонную и мутную воду
Погружаются гниющие баржи
И черные торчащие доски,
Словно ребра обглоданных разрухой чудовищ.

Проходя по обезлюженным улицам,
Я знаю только одну страшную мысль:
Я знаю, что в темные волны,
Все глубже и глубже,
Как гниющие баржи на Обводном канале,
Погрузятся и наши сознания.

Хорошо бродить в городском бездорожье,
Когда каплей прозрачной повисает вечер,
И хрусталятся тонко лица прохожих,
И незабвенны случайные встречи.

Вечерние взгляды водоемно-глубинны,
Я черпаю и черпаю, и жадно пью их,
И в каждом зрачке хранятся турбины,
Проливающие сладостные струи.

И кто поймет, что бессмертье таится
В таких простых и незатейных минутах,
В тихих улыбках, в озаренных лицах,
В тростниковом шорохе ресниц всколыхнутых.

Хорошо бродить в городском бездорожье,
Когда каплей прозрачной нависает вечер,
И хрусталятся тонко лица прохожих,
И незабвенны случайные встречи.

Когда
Вся земля покроется белым саваном,
И тихо
Застынет в величавом и вечном сне,
И кто-то,
Весь в белом,
Сурово преклонит колени,
И тихо
Осветит неизбежный завет миров, —
Может быть,
На какой-то далекой планете
Цветущей,
Дыханьем нежно вспоенной,
Смеясь заиграют веселые дети
В весенних душистых садах.

Мы влюблены в железный космос,
В суровые и жесткие слова,
Нам дорог звук, тяжелый и громоздкий,
Сверлящего упорно бурава.

В ритмичности, как вечность монотонной,
Рабочих дней проходит череда,
И высятся из камня и бетона
Построенные нами города.

Вонзенные в развернутую пасть их
Стальные ветви густо сплетены,
И руки мачт, зажатые в запястьях,
В далекие просторы взнесены.

Из года в год, грузны и непроворны,
Звенят тяжелые чугунные шаги,
И сладостен поэту звук упорный
О камни ударяемой кирки.

И все, что слышим в отзвуках мгновений,
В размеренном и четком стуке лет,
Вновь повторится в мировом движенье
И в ритмике несущихся планет.

Мы — одна стальная рука, подъятая в долгой борьбе,
Мы — единый мускул, напряженный в железном усилии,
Мы — одна мировая душа, грозовая победная,
Зажженная огнем Гераклита.

Мы растворились в плавильном море
И в мерном вращении тяжелых машинных колес;
Закаленные в бойнях и мощные, как рычаг Архимеда,
Мы пришли зажигать мятежи на планете владык.

Мы клянемся на стали Закона: мы будем Мессией,
Мы избавим нашу планету от стонов и мук,
Мы воздвигнем новый огромный и спаянный космос
На обломках авторитарных культур.

В расцветающем парке огромного города
Играли веселые дети,
Встречали весенний день.
От плеча до плеча, от лица до лица струились
Незримые токи,
Как свеча от свечи, зажигались улыбки,
И было от каждого взгляда светлей.
И один сказал: «Мы будем сегодня
Играть в отдаленную эру —
В грозовый двадцатый век».