Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I - Стиховорения и поэмы

Чем и как судьбу свою ни мерьте,
К одному придете вновь и вновь:
В два кнута от дня рожденья к смерти
Нас торопят голод и любовь.

Но весною, души сблизив с небом,
На минуту задержав свой бег,
Вспомним мы, что не единым хлебом
Жил гонимый к смерти человек,

И что есть Любовь совсем иная —
Шире наших маленьких орбит, —
Что Она приходит, обнимая
Всё, что в муке немощей скорбит.

Раз в году огромные просторы
Открывает для сердец Она, —
Словно кто-то поднимает шторы
И распахивает ширь окна.

А за ним — овеянная маем
Даль полей, и ручеек, и лес,
И тогда мы только вспоминаем,
Что Христос — Воскрес.

Цезарь на Форуме статуи ставит любимым,
Виллы любовнице строит надменный богач…
Мне ль состязаться, милая, с царственным Римом,
Если Фортуна мне не дарует удач!

Даже ничтожным, той гладиаторской силой,
Что восхищает наших надменных матрон,
Мне не увлечь и не порадовать милой,
Ибо я музой горьких раздумий пленен.

Что ж я ликую? Ах, обрывая беседу
В час, когда пир к шумному близок концу,
Ты обернешься и не ответишь соседу,
Чтоб улыбнуться нежной улыбкой певцу.

В граненый ствол скользнула пуля —
Заряд старательно забит —
Сто лет назад в тот день июля,
Когда был Лермонтов убит.

Кто посягнул?.. Не франт заморский,
А тоже русский офицер;
Его в гостиных Пятигорска
Ласкали, ставили в пример.

Но кавалером не из лучших,
За дерзость сослан на Кавказ,
Считался маленький поручик
С тяжелым взглядом темных глаз.

Его стихи казались вздором
И слишком речь была резка:
Чернь оправдала дружным хором
Смерть у подножья Машука.

И вот опять леса, поляны;
Деревни русские ползут:
К несчастной бабушке, в Тарханы,
Поэта мертвого везут.

Не так ли в сивые метели
Дорогой зимней, столбовой,
И сани с Пушкиным летели
И обгоняли волчий вой?

Свистел ямщик. Фельдъегерь хмуро
Смотрел вперед и дул в кулак…
Так началась литература
И слава создавалась так!

И мы сказать, пожалуй, вправе
(Без злобы, Боже упаси!),
Что розы путь поэтов к славе
Не устилали на Руси.

Прекрасен строгий образ Гумилева!..
Он в те года сияюще возник,
Когда какой-то иссякал родник
И дряблым, бледным становилось слово.
И голосом трубы военной и суровой
Его призыв воспрянул в этот миг,
И, к небесам подъятый, тонкий лик
Овеян был блистаньем силы новой.

О, этот очерк крепко сжатых губ!..
А в эти дни, не веря нашей яви,
Блок забывал о доблести и славе
И к чертовщине влекся Сологуб.
Был страшен мир, где безмогильный труп
Вставал и шел своей тропою навьей,
А небеса уже закат кровавил,
Вздымая ночь с уступа на уступ.

Мы провалились в грозную войну,
Как в вырытую кем-то яму волчью,
Мы стали жить испуганно и молча,
В молчание повергнув всю страну,
И, задыхаясь, ринулись ко дну…
Лишь красный факел озарил окрестность,
Как нетопырь, порхала неизвестность,
Будившая набатом тишину.

Один лишь голос серебром звенел,
И не был он никем перекликаем,
Все мы его и в наши дни узнаем,
Зане не заглушил его расстрел.
Да, как бы резко залп ни прогремел,
Каким бы ни был он зловещим лаем —
Мы все-таки еще ему внимаем,
Пусть сонм годин над нами прошумел!

Прекрасен грозный облик Гумилева!
Как Лермонтов, он тоже офицер.
А вы теперь наказаны сурово,
Вы, сеятели басен и химер!
…Грохочут танки. Вихорь битвы — сер,
И вспыхивает в нем огонь багровый…
Но где оно, водительское слово,
Победно поднимающее всех?

И где они, где те певцы иные,
Что заменили спящего мертво?
Золотое сердце России
Мерно билось в груди его.

Воскресенье. Кружку пива
С пены белою каймой
Девушка с лицом красивым
Принесет на столик мой.