Только слышишь: «Дай горячих,
Подавай-ка настоящих,
Аппетит терзает нас!»
Томно охает соседка —
Перед нею под салфеткой
Горка новая блинов…
«Ем четырнадцатый, дядя!..» —
Не считай ты, Бога ради, —
Соблюдай завет отцов!»
Где-то там, у печи жаркой,
Замоталася кухарка,
Сковородником гремит.
«Ничего, наддай, Марфуша, —
Будет что и нам покушать!» —
Куманек ей говорит.
Сколь желанен кум-пожарный
В день, блинами благодарный:
«Накормлю ужо, дружок!»
Потому что из столовой
Кто-то, голосом суровый,
Новых требует блинов.
Но уж гость о сне тоскует —
Отойти на боковую,
Похрапеть слегка, готов,
Чтоб потом усесться в санки,
В бубенцовой перебранке
Покататься, погулять…
Где же дай — о други! — эти?
Только два десятилетья
Отделяет нас от них.
Только двадцать два лишь года,
Как под шумом непогоды
Шум их радостный затих!
СТАРЫЙ ЗНАКОМЕЦ (I–VI) [283]
Все оделись, стол накрыли
И к Заутрене ушли.
Остается бой (в Василья
Переделанный из Ли)
Ли Тун-чен, старик отличный
Из далекого Чифу;
Не случайно, Вася, нынче
Ты попал в мою строфу!
Много лет в семействе этом
Служишь, в дружбе не лукав,
И не буду я поэтом,
О тебе не написав.
Марь-Иванна, губы крася,
Строгий делает наказ:
«Не усни, голубчик Вася,
Подожди, конечно, нас!»
Петр Петрович смотрит кротко,
Но и он наказ дает:
«Ты поставь графинчик с водкой
Обязательно на лед!»
Голос Коли, голос Али,
Голос бонны — миссис Райт:
«Чтобы нас не обокрали:
Никому не отпирай!»
Все ушли. Василий тушит
Ярких лампочек огни.
Сеттер Джим, развесив уши,
Сонно следует за ним.
Всё в порядке, всё спокойно,
Но — борись, не засыпай!
Чу, ударил медью стройной
Первый русский ламатай.
Вася вздрогнул, смотрит строго,
За цветы к окну полез;
Вася знает — русский Бога
В эту ночь опять воскрес.
Васин бог иного сорта,
Он в лучах иных зарниц:
Вася крепко верит в черта
И в таинственность лисиц.
Но пред образом лампада —
Словно звездочка небес;
Сердце Васи очень радо,
Если русский Бог воскрес.
Побратал крепчайшей сковкой
Васю с русскими Харбин;
Вася… крестится неловко
На пылающий рубин!
Огонек уединенно
Озаряет кроткий лик.
Ночь колышется от звона
И за домом, и вдали.
Ночь гремит о высшем чуде,
Ночь о радости гремит…
«Русский есть хороший люди!» —
Вася твердо говорит.
Почему? И некий отзвук
Из глубин души истек:
«Потому что у ламозы
Бог как люди: добрый Бог».
Русским гулом город ожил,
В медном гимне изнемог,
Но звенит уже в прихожей
Электрический звонок.
Петр Петрович, Марь-Иванна,
Миссис Райт и молодежь, —
Ликованьем осиянна
Взоров праздничная дрожь.
Что их так могло растрогать,
Как не эта ночь чудес?..
А они уже с порога:
«Васенька, Христос Воскрес!»
НА СУНГАРИ. Из старой тетради («Диоген, дремавший в бочке…») [284]
Диоген, дремавший в бочке,
Был счастливым до конца…
Не для лишней только строчки
Вспоминаю мудреца.
Но, имея папиросы
И полтинник на обед,
О тебе, мудрец курносый,
Нежно думает поэт.
Относясь с презреньем к веку,
Я дичаю у воды.
Молодому человеку
Даже в бочке нет нужды!
Обхожусь без бочки даже,
Ибо, трусики надев,
Целый день лежу на пляже
Возле дам и милых дев.
Нет тоски и нет вопросов,
День плывет в лазурном сне…
Сам аттический философ
Позавидовал бы мне!..
…………………………….
Желтая катит река
Волны свои всё дальше.
Гладит ладонь ветерка
Влажное тело купальщиц.
Праздничный полдень высок —
Солнечный, яростный, строгий, —
И обжигает песок
Влагой омытые ноги.
Сонно ведут по реке
Волны стеклянные грядки…
А у тебя на виске
Вьются упрямые прядки.
Сладко и больно вдвоем,
Боже, как страшно и просто!..
Что же, дружок, поплывем
До Сунгарийского моста.
……………………………..
В воздухе этом, таком янтарном,
На золотистой кошме песка,
Кажется чем-то элементарным
Всё, что нашептывала тоска.
Читать дальше