Сгибались высокие ели,
И сосны стонали в бору,
Русалочьи косы летели,
Разметанные на ветру.
Вдали белогривые волны
Сгонял и разбрасывал шквал.
Простором и яростью полный,
О берег ударился вал.
Прозрачными клочьями пены,
Лохмотьями серых знамен
Оделись гранитные стены
И скрытый кустарником склон.
Зеленая кровь обагряла,
Смывала песок золотой.
Строка за строкой исчезала,
Строка за случайной строкой.
Когда, отшумев и отплакав,
Насытилась буря волной,
Она уцелевшие знаки
Последнею смыла волной.
Звериною узкой тропою,
Вдоль каменных глыб, в тишине,
Я медленно шел. Надо мною
Вечернее небо в огне,
Как сонный костер, догорало.
Все было прозрачно-мертво.
Природа, насупясь, молчала.
И вот — я увидел его.
Тяжелый, печальный и гордый,
Стоял круторогий олень.
Его темно-серая морда
Глядела в далекую тень,
Туда, где ничто не исчезнет,
Г де каждое сердце найдет
В широкой, безоблачной бездне
Свой страстный бессмертный исход.
Я понял — ничто не растает,
Слова никогда не умрут.
Я понял, что смерти не знает
Высокий божественный труд.
Париж, 1945, [1937]
(Упоминаемые в поэме военные события имели место
на Кавказе во время гражданской войны в 1920 году.)
Кавказ дышал, как мамонт сонный.
Ползла заря из-за вершин.
Застыл громадою червонной
Завороженный властелин.
Вверху клыками горной цепи
И ребрами огромных скал
Рассвет рассеянно играл —
Жемчужное великолепье.
Над черноморскою пустыней,
Над чешуею зимних вод
Сиял невыразимо синий,
Воздушно-лучезарный лед,
Почти как блеск небесный ярок.
В пролетах оснеженных арок,
На лапах розовых ветвей
Играли отсветы огней.
Заря сползла на берег моря
И, рыжий озарив песок,
Растаяла в большом просторе.
День встал, отчетлив и высок.
Пожар далекого аула
Угас в пожаре синем дня.
В прозрачном небе утонула
Струя лилового огня.
И над кавказскою твердыней,
Как листья легкие венка,
Серебряные облака
Раскрылись в огненной пустыне.
Казалось все простым и точным,
Казалось — воздух чист и нем,
Казался мир бессмертно прочным
И каменным. А между тем,
На горностаевых плечах,
Меж льдин, в сияющих снегах,
На отдаленные высоты,
Таясь, глядели пулеметы.
Вот ветер набежал, и вскоре,
Стыдясь зеркальности ночной,
Покрылось утреннее море
Полупрозрачною чадрой…
Дымок над орудийным дулом
Летучей розою расцвел,
И вслед за ним тяжелым гулом
Наполнился угрюмый дол.
Застыв, к земле приникли травы,
Тягучий воздух, точно мед,
Стекавший вдоль прозрачных сот,
Как бы наполнился отравой.
Скользя шипящею шрапнелью,
Внезапным светом ослеплен,
На волю выполз из ущелья
Неповоротливый дракон.
Вверху, ощерившись, горели
На недоступной цитадели,
И недоступны и близки,
Щетиной черною штыки.
Земля, вздохнув, загрохотала.
Взвиваясь, падал желтый прах,
И в небесах, подняв забрало,
Стояло солнце на часах.
Как мне забыть — я помню, помню
Вершин стремительный разбег
И в этом мире вероломном
Жемчужно-розоватый снег.
И стрекотанье пулеметов,
И нежных пуль прозрачный звон,
Кустарником заросший склон
И дальний голос самолета,
В ущелье узком водопада
Неугомонную струю
И смерти близкую прохладу,
И жизнь и молодость мою;
Горячий ствол винтовки длинной,
Вверху, над башнею старинной,
На самом острие штыка
Взлетающие облака.
И белый парус в блеске моря,
В тумане моря голубом ,
Скользящий в пламенном просторе
Упрямо-загнутым крылом.
О нет, в долине Дагестана
Не я лежу в свинцовом сне,
И не моя дымится рана,
И жизнь моя не снится мне.
Вот здесь, теперь, парижской ночью
Лишь явь горит передо мной,
И прежних дней во мгле глухой
Разорванные вьются клочья.
Случайному поверив звуку,
Я не услышал голос твой,
Кощунствуя, я поднял руку,
Моя Россия, — над тобой.
Последней нотою высокой
Во тьме звенит трамвай далекий.
Не отгоняя мыслей прочь,
Чужая коченеет ночь.
Люблю, люблю тебя, родная.
Я вижу — бархатная мгла
Печально, как чадра ночная,
На холмы Грузии легла.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу