Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

В полжизни, данной для любви, в полдара,
Не холодны, не горячи — теплы,
В конце, в излете, не страшась удара
Уже почти не жалящей стрелы.

Обленившийся парус напрягся, как мускул,
Волнорез покачнулся и вдаль отошел.
Океан перед лодкой летящей был устлан
Беляками крутых, набегающих волн…

Как нам жить без романтики дымной простора,
Вдали осиротевших без нас берегов,
Если в мире реальна одна лишь опора
— Это ветер, соленая влага и горечь стихов.

О, как редко, о, в кои-то веки, случайно,
Из-за облака вдруг, и хрупка и легка,
Точно ключ, открывающий старую тайну,
Точно луч, — золотая слетает строка!

Нет, я не мыслящий тростник:
С тех пор, как вырван мой, меня питавший, корень,
Я мусикийскому дыханью не покорен
И беден мой земной язык.

Некрепкий голос еле слышен,
Скудеет сок и хрупок посеревший лист,
И тонкий ствол уже не ловит ветра свист,
И в полдыханья сердце дышит.

Лишь иногда скупая память
Подскажет мне, о чем поет живой тростник,
Что мир из мне не слышной музыки возник,
И что бессмертен мудрый камень.

Мы взяли не все от бессмертной земли,
Пустые страницы регистра еще не заполнила память:
Отходят без нас поезда, и отчаливают корабли
Без нас, — нагруженные нашей тревогой и теми мечтами,
Которые мы до сих пор воплотить не смогли.

Их много еще, ненаписанных строк,
И что ж из того, что с годами нечетким становится почерк,
Что в рюмках часов золотистый поспешно струится песок,
Шурша беспокойною змейкой еще не проверенных строчек, —
Ведь время на миг прикрывает свой черный зрачок…

Но мы, отвернувшись, не смотрим туда,
В грядущее, в мир, где ни тела, ни памяти больше не будет,
Туда, где, томясь одиночеством, к нашей планете звезда,
Покинув орбиту, приблизится и, ослепительной грудью
Коснувшись, сожжет, не оставив от нас ни следа.

На гребне горы, на неровных зубцах темно-синего кряжа,
Как трубы органа, одетые снегом и льдом,
Высокие ели стоят, а другие детали пейзажа
Незримы — как будто они заштрихованы сном.

Мой слух насторожен, но в мире вечернем ни звука.
И мир, он не мой: незнакомый и странный, — ничей.
И вдруг над горой, вдалеке, поднялись черно-белые руки,
И пальцы простерли — двойную корону лучей.

Ушедшее за гору солнце на острой вершине смешало
От света летящую тень и пронзающий свет,
И дрогнул орган, тишина напряглась и, шагнув, зазвучала,
От звуков в снегу оставляя отчетливый след.

Воздух сегодня и звонок, и хрупок.
С дерева к дереву струны мороз протянул,
И дирижером на горном уступе,
Солнцем и снегом одев, он поставил сосну.

Лес в неподвижном застыл ожиданье,
Ветви взметнулись — одетые снегом смычки, —
Вспыхнет-не вспыхнет мгновенным сияньем
Луч или звук от движенья незримой руки?

О, как прекрасны земные дороги,
Суетны мысли, дела и желанья людей:
Видишь, с какою блаженной тревогой
Кустик застыл над невидимой скрипкой своей.

Сверкнула молния — и необычным
Возникший мир увидели глаза:
Как будто из материи первичной
На миг пейзаж построила гроза.

Прозрачным сделалось природы тело,
И сквозь него просвечивал костяк.
Здесь, точно на рентгене черно-белом,
Ложилась тень от каждого куста,

Гряда камней, как позвонки скелета,
Ползла еще не созданной змеей,
И в том, что было мраком или светом,
Я видел отраженным облик свой,

Не тот, что в зеркале, — земной, привычный,
А тот, который скрытым я храню,
Как будто эта молния с поличным
Поймала совесть непрозрачную — мою.