Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Все так… Но как мои виденья редки,
Как мир воображенья тускл и слаб,
Когда в излучине реки ветла
С другой ветлой сплетает ветки,

Когда ползет дорога по ухабам
Моей земли, а снизу, из куста,
Загадочна, угрюма и толста,
Мне в душу смотрит каменная баба.

Был крут подъем. Ущелье с каждым шагом
Сильней сужалось. Белый ручеек,
Стекавший между скал по дну оврага,
Исчез, как будто изнемог.

Казалась мне глухой, почти отвесной,
В продолговатых трещинах стена,
Возникшая передо мною. Тесной,
Подвальной стала, тишина.

Но, прирастая к камню гибким телом,
Как плющ, сливаясь с ним, я лез и лез
На этот злой, в тени обледенелый,
Но все ж доступный мне отвес.

Когда последним, яростным усильем
Я бросил тело кверху, на уступ,
Подумал я — невидимые крылья
Меня, бескрылого, несут.

Здесь, на ребристой, узенькой площадке,
Я, зацепив кристалл, сорвал его. Крутясь,
Он покатился в бездну и, украдкой
Лицо лучами осветя,

Исчез, растаял, как роса в тумане,
В долину унеся спектральные цветы, —
Природой отшлифованные грани,
И вздох и выдох высоты.

Внизу какой-нибудь веселый гений,
Труда не знавший, живший без забот,
Кристалл — о, даже не согнув колени, —
На радость людям подберет.

Нельзя обжечь закатной багряницей
Простертых к небу рук;
Нельзя к стихотворенью прислоняться
Плечом, пока не пойман звук;

Нельзя уму довериться душою:
Он ловок и хитер;
Не совладав с упрямой темнотою,
Сгорает без следа костер, —

Лишь то живет, над чем не властен разум,
Что выше всех страстей,
Что слепо подчиняется наказу
Бессмертной совести твоей.

То, да не то, и н е к чему придраться:
О том, что думал, — все, казалось бы, сказал,
Но все ж мертвы стихи, как будто на цепь
Я их к бесплодному беззвучью приковал.

Идешь вдоль прибранных могил погоста,
Где сухо шелестят железные венки,
И вдруг, глядишь — растет певучий хвостик
Сквозь щель плиты — давно посеянной строки.

Быть может, он средь сорняков и плевел
Один единственный меня переживет,
Наперекор беззвучию библейским древом,
Плодонося слова, сквозь камни прорастет.

Кто нас рассудит — время и меня?
Я в нем плыву, как старый окунь:
Дна не касается ступня,
Став плавником, мой острый локоть
На воду опирается слегка,
А за моим незримым следом,
Раскинув яче и , издалека
Уже ползет тяжелый бредень.

Я временем дышу. Оно
Здесь не косой, а грубой сетью
Скребет мое родное дно.
Оно течет, а я — в ответе,
Я окунь, а оно — река.
Мне трудно совладать со страхом,
Я ненавижу рыбака,
Забросившего смерть с размаху.

Кто разогрел сковороду?
Как знать мне, кто закинул невод,
Какие боги в душном небе
На завтрак свежей рыбы ждут?
Судиться с временем, — но труден,
Да просто невозможен этот суд:
Не время мне, а я ему подсуден.

Как трудно мысль одеть словами,
Ей галстук повязать, побрить,
Всеобжигающее пламя
И приукрасить, и смирить,

И чтоб с улыбкою пристойной
В беседе с разными людьми
Она приветила б спокойно
Наш злой и лицемерный мир.

О, если бы, презрев обычай,
Не прикрываясь мишурой,
Она, наперекор приличью,
Нас поразила б наготой,

Той наготой — до воплощенья —
Еще не звук, еще не крик,
Которую в одно мгновенье
Оденет ложью наш язык.

Когда в неясном зеркале столетий
В грядущем отразится наша жизнь
И в дымном, странном, в звездном полусвете
Соединятся вдруг и даль и близь, —

Тогда прозревшим станет очевидно,
Что мы по краю пропасти идем,
По краю честности и что постыдно,
Закрыв глаза, в полсовести живем,