Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II

Трепещет на ветке осиновой
Листок серебристым крылом,
За тенью, совсем темно-синею,
Ветер бежит босиком.

Свистит серогрудая иволга,
Вздыхает, качаясь, трава,
Небесная, неприхотливая,
Северная синева!

До чего же довольна собой
Эта капля на выгнутой ветке
Оттого, что весь мир дождевой
В ней живет, точно в запертой клетке.

Оттого, что хотя бы на миг,
Удлиняясь, дрожа и сверкая,
Этот мир заключенный достиг
Невещественной ясности рая.

Стучит костяшками о ветку ветка,
Но дерево мертво, и серый ствол
Уже давным-давно покой обрел,
И дождь идет, настойчивый и редкий.

По щиколотку вязнет в мокрой рже
Нога при каждом шаге. У завала
Колючки ежевика разметала
И, цепкая, стоит настороже.

И все еще сквозь этот стук холодный,
Сквозь бурелом и рыжую листву
Я слышу жизнь, и я опять живу,
Одновременно пленный и свободный.

Одновременно мертвый и живой.
Вот-вот пушистою кометой белка
Метнулась вверх, и снова дождик мелкий,
И снова редкий стук в глуши лесной.

Как медленно вращается земля!
Как медлит утро, как упрямо
Ложится крест оконной рамы
На влажный сад, на серые поля.

Когда же скрипнув на оси своей,
Земля немного повернется
И жидким заревом займется
Рассвет за черной сеткою ветвей,

Тогда уж в комнату, где все полно
Лекарств, бессонниц, сновидений,
Квадратные проникнут тени,
Войдя сквозь крестовидное окно.

Еще бессонницей глаза обожжены,
Еще я вижу стул и плоские штаны
Без пяток и ступней, без головы пиджак,
Редеющий за окнами слоистый мрак,
Все то, что было здесь, что будет здесь потом,
А между тем, уже я забываюсь сном,
И сквозь штаны и стул, сквозь комнату мою
Я вижу сам себя и ясно узнаю
Всклокоченную тень и желтый лоб и рот,
Который кривится и дышит и живет,
И там, под этим лбом, — все тот же стул,
Пиджак и комнату, где я заснул.

Выпрямил фонарь высокий стебель.
Дождь прошел, и воздух посвежел.
Отразилось вымытое небо
В окнах на четвертом этаже.

Оба неба схожи и несхожи —
То ли лучше, что живет без дна,
Или то, которое прохожий
Увидал на плоскости окна?

В углу, который подмести забыли,
На письменном столе, меж книжных сот,
На старой полке — слой прозрачной пыли,
Как серый призрак вечности, живет.

Конечно, можно вечность потревожить
Метлой иль тряпкой. Но через часок
Опять она свой серый знак наложит
На нашу жизнь, на пол, на потолок.

Железных лестниц мертвые ступени,
Кирпичное ущелье, этажи,
На светлой луже коврик мокрой тени,
С утра забытый, все еще лежит.

А там, вдали, подпертый небоскребом,
Пожаром рыжим мечется закат,
И в Бавери, в еврейские трущобы,
Летят лучи, пронзая облака.

Как равнодушен город, как он жесток!
С какою наглостью меж черных крыш
Горят на улицах, на перекрестках
Без век и без бровей — глаза афиш!

Ветер лист газетный поднял.
Дребезжит железный мост.
Жирный голубь, точно сводня,
Распушил лиловый хвост.

Через пьяницу с усильем
Он бочком перескочил,
— И такой вот птице крылья
Бог для лету подарил! —

А вот тот, кто выпил лишек,
Растирает щеткой щек
На панели, в низкой нише,
Аметистовый плевок.

Негр застыл под большим фонарем.
Белые брюки на негре том.
Брюки выглажены — к доске доска,
Розоватый пиджак, и такая тоска,

И таким одиночеством он окружен
Безысходным — со всех сторон,
Что только слепец, постучав костылем,
Невидящий взгляд остановит на нем.