Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов

Дом, голубятню с тряпкой-знаменем
И двор с воротами футбольными —
Все, что под темным небом вспомню я,
В пути предавшись созерцанию.

Все, что забуду – школу с кленами
И сверстницу-соседку с пуделем,
Когда во тьму спускаться будем мы
Со склона, солнцем озаренного.

Там ивы, выгнутые натиском
Порыва ветра, в тайном сговоре
С осинами, – нам вскружат головы,
И вдруг напомнят о предательстве.

Пустынный пляж зола украсит там,
С заплатками навес заплаканный.
Нас встретит хмурый город лавками
Забитыми – закрыто на зиму.

И там, на пустыре без зелени
Мы встанем там холодным вечером,
Из барахольской сумки клетчатой
Лепешку выложив последнюю.

Ты вытирала губы варежкой,
И мы играли в города.
Норильск. – Калуга… Кстати, знаешь что,
Я так любил тебя тогда.

Твое пальто, твой голос, дурочка,
Твой снег забыть я не могу.
И пирожки с повидлом – трубочкой —
Из магазина на углу.

Общагу, танцы в главном корпусе,
Нескромный стол на Новый год.
Короткий разговор в автобусе,
Полупустой аэропорт.

Что пробурчал я перед вылетом,
Какие глупые слова? —
Махнул рукой, как было принято,
Как было принято тогда.

В трясущейся, морщинистой – в его
Бугристой, безволосой голове
Часть мира умещается легко
Со шторами и деревом в окне.

Протяжной песни грустные слова.
Как в сумерках река без берегов.
Картонная дурилка позвала
В прекрасное далéко далекó.

Все что прожить стремительно пришлось,
Все что сгорело и ушло, как дым,
В двух-трех знакомых образах сошлось,
Запомнилось ему таким родным. —

Пейзаж неразличимый из окна,
Сплошные ветки липы за окном.
Цветная репродукция – стога
И облака на фоне облаков.

Как какой-нибудь барин в карете,
В летний солнечный день может быть
Пушкин к другу за город поедет,
Чтоб по стопочке с ним раздавить.

От ухабов устав и от кочек,
От твоих тополей, милый друг,
На минуту забыться захочет
Он, в сурепке и кашке вздремнув…

Он проснется в траве на поляне.
Взглядом облако в небе найдет.
Имя Господа всуе помянет,
И от птицы взгляд не отведет…

Сквер, мостовая, сторож в будке,
На тополе ворон толпа.
Нас не пугают предрассудки,
Приметы, сплетни и молва.

Нас не подстерегает случай
В заштатной мюнхенской тиши,
Где чуткий Тютчев, нахлобучив
Цилиндр, с депешею спешит.

Нас пустырями водит осень,
Где желтый лист спешит упасть.
Но мы прощения не просим
У Господа за нашу страсть,

В которой под раскаты гимнов,
Под грохот форток и фрамуг —
Империи и страны гибнут,
Планеты испускают дух.

Он, ежась и ворочаясь на старом
Матрасе, продолжал куда-то плыть,
Но утренний мороз его заставил
Проснуться, встать и форточку прикрыть.

Из сна никак не возвращалась лодка,
Ржавела цепь, рос из гвоздя пиджак.
И он сидел в постели, к подбородку
Коленки по-мальчишески прижав.

Сарай за покосившейся оградой.
Над лесом поле с облаком одним,
Раздавленной луны иллюминатор,
Покачиваясь, плыли перед ним.

То шторм на море, то волна на Охте.
То молит о прощенье, то фольгу
Конфетную разглаживает ногтем.
То, свой багаж забыв на берегу,

Строптивый жид, калмыцкое отродье,
Старик в пенсне – он продолжает путь
В туман на философском пароходе,
В туман в котором страшно не уснуть.

Дождаться огня на древесной трухе,
И выйти к реке с бутербродом в руке,
Чтоб слушать плеск волн безголосых,
Топтаться в траве, занесенной песком
С прилипшим к ботинку кленовым листком
И с маслом на кончике носа.

Увидеть так четко – стоят облака,
Рисунок осоки, травы, сорняка,
Прожилок орнамент подробный,
И тихо сползти по дороге домой
В осенний овраг, занесенный листвой,
Подкошенным болью от тромба.

До первого снега в себя приходить
В постели, ворочаться, рыбок кормить —
До белой слепой круговерти.
Читать старый глянец, стонать и дремать,
Снег влажною горстью ко лбу прижимать,
Мечтая о Балтике третьей.