Алексей Дьячков - Игра воды. Книга стихов

Как письмо в завитушках: Ну что, Пушкин, брат?
Да все как-то тоскливо, не весело.
И пейзажу не счастлив, и свисту не рад —
Бессловесной мелодии, песенке.

Так печально в единственный свой выходной,
Когда вижу дымящие парочки —
Как затягиваются цигаркой одной
Двое поочередно на лавочке.

Гармонист полустертые кнопки когда
Теребит загрубевшими пальцами.
И стоит белой рябью она, как вода, —
Нездоровая музыка станции.

Когда листья последние оторвались
И порхают, как стая, над ивами.
Когда мучает душу мою гармонист,
Неземными свербит переливами.

Не хочется думать, что сердце лишь мускул,
Что жизни есть срок, и что свету – предел.
Гранитный окатыш сползает моллюском
По солнечным бликам в проточной воде.

Когда я под утро лежу, эмбрионом
Свернувшись, под пледом, дыханьем согрет,
Мне снится, что я – в кашалоте Иона,
Мир темен и влажен, и выхода нет.

Мне снится – лекторий пронзен словно спицей
Лучом. И божественно тополь красив.
Студент наблюдает на ветке синицу
И слушает март, а не факультатив.

Горит однокурсницы прядь, разогрета
Полуденным солнцем. Сверкают мелки.
Пока увлеченный профессор – поэта
Не первого ряда – читает стихи.

Не пахнет рай ни волей ни тюрьмой.
Глухая ночь и утро без изъяна.
Дом полотняный, угол плотяной,
Тряпичная игрушка обезьяна.

Волшебный мир светящийся другой
Напомнят хрупкий фантик карамели,
Стакан граненый с чистою водой,
Коробка старых красок акварели.

Перед гирляндой елочных огней
Завернутый в большое полотенце
Пою я, как всамделишный Орфей,
Плаксивую мелодию из детства.

Ее, такую грустную, одну,
Ее одну я вывожу упрямо,
Завороженно глядя в пустоту
С замызганного старого дивана.

Я родину в запасниках конторы
Найду, как свет в простенке богомаз,
Когда тяжелый сумрак коридора
Меня поджаркой луковой обдаст.

Сырая рыба, мел, в разводах плесень,
Избаловавший перцем общепит.
На сковородке маслом постным «Взвейтесь
Кострами…» зачарованно шипит.

Я пистику ТТ под риориту
Подрежу мушку, выправлю прицел.
Накину на плечо пальто и выйду,
И, хлопнув дверью, встану на крыльце.

Кавычки возвращаются и плюсы —
Былье не белым снегом поросло.
И гимн и Рита музыкой медузы
Доносятся с далеких островов.

В дорогу махнешь неуверенно —
Поедет с пейзажем окно.
И вспомнишь, чего с тобой не было,
И то, чего быть не могло.

Сойдутся в круг заросли зодчества.
Раскроется света пучок. —
Кино со студенткой заочницей,
Повторно не сдавшей зачет.

Все светлое, чем успокоится
Душа в коммунальном углу,
Вагон когда поезда тронется
И ты закричишь на бегу.

Три солнечных вечера в Питере,
Рябь Невки и блики ручья.
Два тела сойдутся медлительно
Когда, задыхаясь, урча,

В одно – восьмилапое – сложатся
И дрожью наполнятся вдруг.
Божественным станет убожество,
И плоть обретет себе дух.

Страданье, какое не вынести,
Заставит поверить, что все,
Что было – лишь сказка и вымысел.
Еще одно хокку Басё.

За достоверность поручусь вопроса.
Вопрос, что достоверностью считать.
Поэт на каменистый остров сослан
Осеннюю эклогу сочинять.

В траве пожухлой думает о чем он? —
О море размышляет не спеша,
Пиджак накинув драный чесучовый,
Крупнозернистой галькою шурша.

Он водит песню, топчется на месте.
Играет в сон, то плача, то смеясь.
Осеннюю вдыхая прелесть/ плесень,
Плетя слогов бессмысленную вязь.

По мостику он сходит постепенно
С ума к такой зеленой глубине,
К волне, пред ним стоящей на коленях,
Гудящей убедительно вполне.

Какой-то бред, галдеж, апрельский пленум,
Он помнит ад, как вытек рыбий глаз,
Как бился за прекрасную Елену
С Осоавхимом славный Вхутемас.

Зачем же здесь, на острове убогом,
Где чайки только изредка слышны,
Он просит вдохновения у бога,
А не спасенья собственной души.