Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Я обрисовал настолько объективно, насколько смог, те вехи, которые указывали мне путь в моих основных работах, вплоть до самых поздних. В завершение позволю себе заметить, что судьбе было угодно, чтобы я зачастую шел «против течения» в моих размышлениях и в моих усилиях. Ритм моего мышления практически всегда не совпадал с тем направлением мысли, который был в моде. Поэтому я, если можно так выразиться, по своему призванию «изгнанный из стада». Большинство современных американских и французских социологов считают меня «философом», ошибшимся дверью; а «философы» смотрят на меня как на «предателя», который уже давно покинул их лагерь.

Но подобное изолированное положение, зачастую болезненное, было для меня довольно естественным: моя жизненная позиция подразумевает необходимость тесного сотрудничества не только между теорией и эмпирическим исследованием, но также и между социологией и философией (при условии, что обе они откажутся от догматизма и «империализма»). Наблюдая друг за другом и друг друга критикуя, социология и философия могут и должны, сохраняя при этом свою автономию, ставить друг перед другом вопросы, которые, в сущности, могут быть разрешены только в их непрестанном взаимодействии… И только после того, как будет воспринят подобный взгляд на данную проблему (который я конкретизировал в статье «Социология и философия», написанной для «L’Encyclopédie française» (Vol. XIX. 1957), я могу надеяться на то, что эти два «клана» прекратят меня преследовать.

Комментарий

Этот текст впервые был опубликован в литературном журнале «Les Lettres nouvelles» (в настоящее время он существует под названием «Quinzaine litterale») в 1958 г. и представляет собой отчет об интеллектуальном пути, проделанном мыслителем. Это не автобиография в строгом смысле слова, но единственный автобиографический очерк, оставленный Гурвичем и дающий наиболее полное представление о его научных и жизненных принципах. После смерти мыслителя данный текст с незначительными редакционными изменениями был опубликован в 1966 г. в журнале «L’Homme et la Société», а в 1969 г. – в английском переводе в международном журнале «Sociological Abstracts».

О демократии как идейной системе стало очень принято говорить в прошлом времени. Кто только в наши дни не стремится построить своей карьеры на уверениях, что демократия при смерти. «La feue democratie» [покойная демократия. – фр.] , как выразился один французский автор… Разговоры о «кризисе демократии» успели даже набить оскомину. Впрочем, демократию хоронят так усердно и с такой энергией, что невольно приходит мысль, что она еще жива, – не только как реальная политическая сила, но и как идеология «Мертвый в гробе мирно спи»… «De mortibus aut nihil, aut bene» [о мертвых либо хорошее, либо ничего. – лат.]. To ли дело с демократией! Противники с пеной у рта доказывают, что она исчадье всех зол. Философы как дважды два устанавливают, что демократия индивидуалистична, механистична, атомична, наконец, что она именно и есть настоящее сатанинское человекобожество. Юристы и историки указывают на связь демократии с якобинской идеологией, с централизмом, с неограниченностью власти, с этатизмом. Политики распространяются на тему о крушении парламентаризма, вне которого демократия немыслима. Коммунисты обличают в ней буржуазный предрассудок, евразийцы – специфическое германо-романское изобретение, фашисты – слабосилие и интернационализм…

Справедливы ли все эти упреки? И чем заняты все эти обличители? Действительно ли они хоронят мертвеца или стремятся удавить живого и, на их взгляд, чересчур живучего? Не потому ли они так страстно нападают на демократию, что она и не думает дряхлеть, а только лишь собирается окончательно вылупиться и вступить в зрелый возраст? В чем, однако, может состоять зрелость демократии, в чем ее будущность? Таковы вопросы, на которые мы собираемся вкратце ответить в настоящей статье. При этом мы будем иметь в виду не те или иные демократические институты, а самую сущность демократии. Нас будет интересовать не столько морфология демократии, сколько ее принципология – ее основы и потенции больше, чем осуществленные воплощения, ее возможности, задания и будущность больше, чем свершенный уже в прошлом путь.

В чем сущность демократии? В господстве ли большинства над меньшинством, как определяли ее преимущественно в древности? В принципе ли равенства, как особенно подчеркивали во время Французской революции? В утверждении свободы каждого отдельного лица, зафиксированном во всех демократических декларациях прав? Или, быть может, демократия сводится к неотчуждаемости народного суверенитета? Или к принципу «политического релятивизма», дозволяющему беспрепятственное сосуществование множества идеологических систем в одной нации (Кельзен)? Достаточно мало-мальски внимательно всмотреться в историю демократических идей, чтобы убедиться, что даже чисто внешним образом демократию невозможно описать при посредстве подобных упрощенных формул. Сущность демократии несоизмеримо сложнее и синтетичнее, и чтобы только подойти к ней, необходимо объять в определении целую совокупность, цельную гамму элементов.