Михаил Антонов - Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Этот же самый диалектический гиперэмпиризм вел меня в моих исследованиях о социальных закономерностях и человеческой свободе (одноименная книга вышла в свет в 1955 г.). Я попытался показать, как закономерность и свобода могут взаимно проникать друг в друга, и предпринял социологическое исследование изменений свободы в различных социальных условиях. Всегда незавершенный плюрализм социальных закономерностей и их относительная унификация (через никогда не прекращающиеся стремления и конфликты) в рамках собственно социологического детерминизма меняются каждый раз со сменой типа глобального общества, оставляя при этом простор для вмешательства человеческой свободы (как индивидуальной, так и коллективной) в общественную жизнь. Именно в названной выше работе я поднял вопрос о множественности социального времени, и посвятил данному вопросу курс публичных лекций в Сорбонне в 1957–1958 гг. [953]

Уже в период временного пребывания в Соединенных Штатах мое внимание привлекла проблема, поднимаемая социологией знания. Мне долго казалось, что ни социологию морали, ни социологию права нельзя рассматривать с исключительно релятивистских и реалистических позиций без помощи социологии знания. Мне очень импонировала постановка этой проблемы Шелером, с одной стороны, и Леви-Брюлем – с другой. Изучение проблемы символов и знаков как способов выражения и распространения информации еще более усилило мой интерес. Проблема идеологии, которая, как мне казалось, не была достаточно прояснена за весь период от Маркса до Манхейма, также подтолкнула меня к исследованиям в этом же направлении. В 1944/45 г. я прочел в Гарвардском университете курс лекций по социологии знания, в рамках которого подверг жесткой критике все ранее сформулированные по данному вопросу концепции. В дальнейшем я вернулся к этой проблематике в моих публичных лекциях в Сорбонне, на моих семинарах в «Ecole pratique des Hautes Etudes», в ряде публикаций. Я пришел к выводу о необходимости проведения различия между разными видами знания (чувственное познание внешнего мира; политическое знание; техническое, научное и философское знание), для которых характерна различная интенсивность функциональной взаимосвязи с социальной средой и иерархический порядок которых в системе знания меняется в зависимости от типов глобальных или локальных социальных структур. Выделяя в рамках каждого вида знания его формы, разнящиеся в зависимости от социальных структур (мистическая и рациональная, интуитивная и рефлективная, концептуальная и эмпирическая, спекулятивная и позитивная, символическая и адекватная, индивидуальная и коллективная), я обнаружил множество отправных точек для конкретного эмпирического изучения проблем социологии знания. Этой отрасли социологии следует отказаться от конкуренции с эпистемологией (которой социология знания может лишь ставить вопросы, но не отвечать на них), равно как не начинать свои исследования с конца и не решать с наскока чрезвычайно деликатную проблему социологической перспективы философских доктрин, которые оказываются более долговечными, чем те социальные структуры, в которых они зародились; такие доктрины через столетия могут вновь воскресать.

Редактируя свою работу «Введение в социологию знания», которую собираюсь завершить в ближайшем будущем [954], я был вынужден возвратиться к проблеме социальных классов — этих сверхфункциональных макрокосмов социальных групп. Данной проблеме я посвятил курс публичных лекций (тираж курса этих лекций был выпущен с помощью множительной техники), который должен послужить предметом для отдельной книги.

Используемая мною для исследования проблем социологии знания методология привела меня к возобновлению разработок в сфере социологии этики. В общедоступном курсе лекций, прочитанном мною в 1957–1958 гг. в Сорбонне, детально развивая ту тему, которую я затронул в 1948 г., я в общих чертах обозначил содержание моей работы «Введение в социологию этики». Все выделяемые мною виды этики (традиционная этика, целерациональная этика, этика добродетели, этика мгновенных суждений, императивная этика, этика идеальной символики, этика стремления, этика творчества) оказались даже в более тесной связи с социальной действительностью, чем виды знания. Оказывается, социология этики может установить функциональные корреляции между участками социальной действительности и видами этики в пределах гораздо более обширной иерархии, чем социология знания. Более того, микросоциологические элементы социума и неструктурированные группы в данном аспекте также могут выступать в качестве обособленных участков социальной действительности. При сопоставлении феномена нравственности с социальными классами, и особенно с типами глобальных социальных структур, при констатации изменчивости иерархизированных систем видов нравственности, равно как и изменения в их недрах направленности форм этики (рациональная или мистическая, интуитивная или рефлексивная, ригористическая этика или же этика, рассматриваемая в качестве «дара природы», суженная или расширенная, та, которой строго следуют, или та, которую игнорируют, коллективная или индивидуальная), становится очевидным, что такое исследование ведет к наиболее конкретным и наиболее полным результатам. В данном вопросе социология этики, призывая к эмпирическим исследованиям, опять-таки не конкурирует с этической философией, но ставит для последней новые проблемы [955].