Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

В перестроечной пропаганде была произведена взаимозамена ориентиров. «В большинстве СМИ, включая партийные журналы типа “Диалог”, подвергались сомнению основные мировоззренческие позиции, защищавшиеся идеологически и психологически на протяжении предыдущих десятилетий. Прежде всего, было подвергнуто сомнению понятие “плановой экономики”. Ему противопоставлялось понятие “рыночное общество”. Плановое общество получило ярлык “тоталитарного”, а рыночное – “свободного”. Позже “свободное” общество обрело множество дополнительных коннотаций типа “цивилизованное”, “демократическое” и даже “справедливое”, так как в нем самые способные (особенно деятели шоу-бизнеса) имеют максимум доходов. Оппозиции “занятость – безработица”, “бесплатная медицина – платная”, “бесплатное жилье – платное”, “интернационализм – национализм” были подвергнуты инверсии» [Лобас 2009: 77–78], совершенно иррациональной, казалось бы, но именно иррациональные модели мышления и поведения были пропагандистски успешно внедрены в сознание общества.

Абсолютизация же достоинств «своего» и ущербности «чужого» получала в ходе «борьбы миров» различные метафорические экспликации. Механизмы их воздействия на сознание могут быть описаны, например, следующим образом: манипулятивная «функция метафоры реализуется в создании некоего представления о действительности, которое нужно политику-оратору и которое, чаще всего, кардинально отличается от реального положения вещей в мире. Таким образом, оратор “манипулирует” представлениями реципиента, как бы “переконцептуализируя” политическую реальность. Метафора в данном случае позволяет выделить какой-то аспект проблемы, сделать его более значимым, либо, наоборот, отвлечь от него внимание общества, показать какой-то вариант развития событий и пр. …Метафора предстает не только средством познания социальной реальности, но и сильным социальным орудием навязывания идеологии» [Керимов 2007: 66].

Подобные феномены могут быть наглядно проиллюстрированы на примере внедрения в сознание советско-российского социума двух антонимичных (и при этом – комплементарных) импортных метафор: свободный мир и тюрьма народов .

Понятие свобода – одно из тех, что неизменно актуальны на протяжении всей истории человеческого общества и в силу этого столь же неизменно притягательны для разноаспектного осмысления и изучения представителями различных гуманитарных наук.

Приведем в качестве примера данные недавнего исследования, посвященного раскрытию национальной специфики бытования концепта свободная страна (насколько именно такой концепт можно вычленить вообще – это, конечно, тема отдельного обсуждения) в русском, немецком и американском когнитивном сознании (правда, здесь не объясняется, что такое не когнитивное сознание): автор исходит из того, что «в отличие от многих идиом свободная страна явно имеет смысл, который можно объективировать, а следовательно, извлечь» [Онищенко 2009: 91] (опять же, насколько это словосочетание идиоматично – уже другой вопрос: скорее, надо было бы, наверное, говорить о фразеологизированном идеологическом стереотипе). В результате тщательного анализа с применением взаимодополняющих методик получены довольно интересные результаты: «Для русского языка наиболее частотными лексическими объективациями концепта являются: независимая, суверенность, демократия, богатая, сильная, счастливая, благополучная, справедливая, забота о гражданах, США, Россия … Для американского концепта – это: the USA, Canada, England, democracy, republic, liberty, freedom … Для немецкого концепта: Demokratie, Deutchland, Schweden, Meiningsfreiheit [24] Meiningsfreiheit (нем.) – свобода слова. – Прим. ред. …» [Онищенко 2009: 92–93]. При рассмотрении полевой организации концепта, состоящей из ядра и периферий, выясняется, что в ядре русского концепта – «это США» (0,49), «является независимой» (0,49), а в ближней периферии – «наличие демократии» (0,39), «это Россия» (0,37); в энциклопедическом поле русского концепта: «это США» (2,07 %), «это Россия» (1,61 %); в ядре концепта a free country – «это США» (0,66 %), «наличие демократии»; в идентификационной зоне – «это США» (3,29 %), «противопоставлена коммунизму» (1,23 %); в ядре немецкого концепта ein freies Land: «наличие демократии» (0,81), «это Германия» (0,59) [Онищенко 2009: 93–96]. Резюмируя: «Самым ярким идентификационным признаком русского концепта является признак «“это США” (0,49), т. е. типичным примером свободной страны для каждого второго российского испытуемого являются США» [Онищенко 2009: 98]. Автор, однако, не особенно углубляется в поиски возможного объяснения такого впечатляющего результата («различие заключается… в степени близости исследуемого явления испытуемым: в американском и немецком национальном сознании “свободная страна – это моя страна” (США и Германия соответственно). В русском же национальном сознании “свободная страна – это США” – прежде всего – и только потом (для значительно меньшего числа людей) Россия» [Онищенко 2009: 101]), ограничиваясь лишь замечаниями о том, что «США позиционируют себя как страна (равных) возможностей» [там же] и о том, что «в отдельных государствах [выходит, и в России тоже! – А. В .] складывается мнение о России как о несвободной стране» [Онищенко 2009: 102].