Александр Васильев - Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ

Конечно, успех предприятия перестройщиков был обеспечен в том числе и тем, что Советский Союз представлял собой четко централизованное государство, населённое дисциплинированными подданными, и тем, что его правители сумели использовать это при «перестройке». Закономерно, что впоследствии один из главных ее исполнителей (уже будучи в отставке за ненужностью), объясняя задним числом свою деструктивную политику (объясняя, впрочем, для благодарной зарубежной аудитории), тоже оперировал понятием «свобода» как символом-концептом: «Целью всеймоей жизни было уничтожение коммунизма, невыносимой диктатуры над людьми… Путь народов к действительной свободетруден и долог, но он обязательно будет успешным. Только для этого весь мир должен освободитьсяот коммунизма» (Горбачёв: «Целью моей жизни было уничтожение коммунизма» // Отечественные записки. – № 15. 19.08.10. – С. 16).

Понятие свобода концептуально весьма содержательно, а потому его вербальные воплощения усердно и успешно применяются в спекулятивно-пропагандистских операциях. В частности, «в демократическую эпоху кому-то в целях манипуляции сознанием плохо думающей публики потребовалось выдвинуть тезис о свободе слова. Но сегодня-то всякому человеку хорошо известно, что нынешний тоталитаризм СМИ похлеще советского» [Аннушкин 2009: 177]. Ведь априорно понятно, что «с точки зрения семантики “свобода слова” – это оксюморон, сочетание того, что изначально не сочетаемо. Идеологическое слово по природе своей не может быть свободным» [Коньков 2009: 89]. Так и слово демократия (зачастую как бы подверстываемое к слову свобода , что может основываться в том числе и на некоторой общности семантических компонентов [26] Ср.: « демократия – 1) форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод »; « буржуазная демократия – форма государственной организации, при которой формальное равенство политических прав и свобод всех граждан прикрывает собой господство буржуазии над трудящимися» [МАС 2 1981, 1: 385]. ) тоже является традиционно востребованным в словесном обеспечении политических затей – как в глобальном масштабе, когда агрессия в целях овладения природными ресурсами ведется под предлогом осчастливить кого-нибудь демократией, так и во внутригосударственном применении (и действительно, «демократия куда лучше, чем диктатура, если только парламентское большинство на нашей стороне» [Бёлль 1990, 2: 632]).

Собственно, гипертрофированно позитивная оценка Запада (например, в лице США) и, скажем так, не самая позитивная – России, известна сегодня и по публикациям, например, Л. Радзиховского в «Российской газете», учредителем которой является правительство Российской Федерации (см. [Палочкин 2006]).

Итак, эталон свободной страны обнаружен: он присутствует, как и следовало ожидать, в свободном мире . Оказывается, однако, что «когнитивный образ концепта [свободная страна] в русском, американском и немецком национальном сознании имеет общий признак – свободная страна не похожа на тюрьму » [Онищенко 2009: 98]. Такая антитеза вовсе не случайна.

Небезынтересно теперь попытаться установить, каков определенный новейшими идеологами статус нашего многострадального и долготерпеливого Отечества.

Вполне возможно, что этот статус (точнее, идеолого-пропагандистский его стереотип) имеет довольно солидную биографию и тоже оказался выражен метафорически, а именно – тюрьма народов .

Наиболее вероятный исторический источник этой метафоры – сочинение француза А. де Кюстина «Россия в 1839 году» (эту книгу А. И. Герцен назвал «самой занимательной и умной книгой, написанной о России иностранцем» – цит. по [Ашукин, Ашукина 1986: 643]). Там говорится, в частности: «Империя эта при всей своей необъятности – не что иное, как тюрьма , ключ от которой в руках у императора… Жизнь тюремщика всегда представлялась мне столь похожей на жизнь узника… Обратите внимание на то, что в русском языке слово « тюрьма » означает нечто большее, чем в других языках [то ли дело – Бастилия или Тауэр! – А. В .]. Дрожь пробирает, как подумаешь обо всех тех жутких подземельях, которые в стране этой, где всякий с рождения учится не болтать лишнего, скрыты от нашего сочувствия за стеной вымуштрованного молчания» [Кюстин 1996, 1: 251]; «… Я вынес наконец суждение о Николае I… Это человек с твердым характером и непреклонной волей, – без этих качеств невозможно стать тюремщиком третьей части земного шара…» [Кюстин 1996, 2: 23].