Оксана Кабачек - Врата в бессознательное - Набоков плюс

Что же в действительности стоит за этим нелепым недугом?

Последняя жена героя предлагает свой рецепт излечения; Вадим отвечает: «Твое объяснение — лишь восхитительная уловка, и ты это знаешь; но я не против, мысль насчет попытки раскрутить время — это trouvaille» (т. е. находка).

Но раскрутить время — это вернуться в прошлое ! И этим маршрутом — назад, в забаррикадировавшееся прошлое [18;762] мы и проследуем.

С помощью символов автор романа как бы закольцовывает время: конец сквозит, угадывается в начале, показывает Б. Бойд. Однако осознать набоковский путь до самого дна воспоминаний, до внезапного прорывания конечности индивидуальной жизни и смерти, новозеландский биограф не может. Этот «благословенный прорыв сознания сквозь смерть» [18;765] нам и предстоит сделать; то есть проверить утверждение, что пугающий образ неспособности повернуться «связан не просто со смешением пространства и времени, что это подсознательный образ бегства из тюрьмы необратимого времени, в которую заключен любой смертный» [18;765–766].

Так ли необратимо время? Есть ли способ «совершить невообразимый переход от времени, направленного вперед, ко времени со свободным входом в прошлое, способ избавиться от страха, что он — лишь тень некой стоящей за ним силы» [18;769]?

Что это за сила и нужно ли ее бояться? А, может быть, ею можно воспользоваться?

В конце романа «Смотри на арлекинов!» для героя открывается подлинная связь между любовью и искусством [18;770], страх уступает место счастью, а задача предельного погружения в прошлое остается нерешенной (или просто становится неактуальной). Но ее решает лирический герой (и автор с читателями) в последнем стихотворении Набокова — «To Vera».

Итак, подумаем, какими могли быть предки Набокова (попробуем реконструировать то, какими они должны были быть, чтобы когда-нибудь породить гениального писателя, человека с мощным воображением-памятью и тягой к запредельному).

Свою фамилию он хотел бы вывести от псковских Набоковых, на обочине («Другие берега»), и сожалел, что это не получилось: Набоковы появились в Пскове только в XIX веке. Назимовы же (девичья фамилия прабабки В. В. Набокова Анны Александровны) очутились там раньше, переехав из Новгорода на Псковщину в XVI веке. В Новгород же — если идти все дальше и дальше вглубь истории — они, Назимовы, были приведены Иваном III после покорения Великого Новгорода в конце XV века [119].

Скорее всего, В. В. Набоков не знал об этих своих кратких назимовских новгородских корнях. И точно не знал о других новгородских корнях, многовековых: что, выполняя свою тысячелетнюю родовую миссию, общались с вечностью и ее обитателями столь чаемые им «единоверцы» — волхвы О-вы, чьи потомки породнились в 1575 году с Назимовыми [134].

Новгородская закваска объясняет знаменитый либерализм Набоковых. (Как и то обострённое чувство собственного достоинства, который был свойственен писателю [16].)

На фоне других русских средневековых государств Великий Новгород выделялся разумным, гуманным и социально ответственным государственным устройством [141]; вся новгородская политическая система и система ценностей новгородцев были построены на исключении тирании [19]. (У них, напомним, было магдебургское право и членство в Ганзе.) Коренным отличием новгородцев от населения других русских земель было их политическое сознание [131]; в понимании личной свободы как абсолютной ценности новгородцы далеко опередили не только остальную Русь, но и свою эпоху [131;84]. Для характеристики новгородцев понятие достоинства — ключевое .

В Москве на века утверждается модель «могучего государства и пассивного общества» [66;56]. И «мерой всех вещей в России был не человек, а кнут. Размахивая огромным кнутом, Иван III погнал ошалевшую от испуга страну вскачь по дороге истории» [20;314]. Известны свобода великого князя от морали [3;187], хамоватая издевка [20;351] и ужас, который он внушал людям одним своим видом.

Иван покорял вольный Новгород долго, хитро и подло. Объявленные им «крестовые походы» под надуманным предлогом отпадения новгородцев от православия в латинство были настоящими картельными экспедициями: татарская конница и объединенные войска московского великого князя оставляли после себя разоренные земли, сожженные города, трупы младенцев, стариков, женщин.

Великий Новгород не имел укрепленных границ с Московией: новгородцы не считали нужным обороняться от единоверцев и единоплеменников; торговая республика заключала договора о помощи со всеми своими соседями, включая Москву. (В страшный для Новгорода час соседи не помогли: Литва молчала, Тверь — из расчета — присоединилась к войску Ивана III.)