Оксана Кабачек - Врата в бессознательное - Набоков плюс

Потусторонность в творчестве Набокова В. Е. Александров связывает с духовным феноменом епифании : «Характерными особенностями набоковских епифаний являются синтез различных чувственных переживаний и воспоминаний, ощущение вневременности, интуитивное прозрение бессмертия. Этот познавательный, психологический и духовный опыт тесно связан с набоковской концепцией художнического вдохновения и таким образом превращается в один из аспектов неизменной темы писателя — созидания искусства. Но этот опыт также структурно совмещен с формальными особенностями его книг, где детали, обладающие внутренней связью, рассеяны в контексте, который эту связь всячески скрывает» [2].

Текст, моделирующий сокрытую тайну.

Подобная тактика повествователя понуждает читателя «либо собирать, по одному, звенья той или иной цепочки, либо обнаруживать ту деталь, которая служит „шифром“ ко всему коду; когда это удается, вся цепь, или конструкция внезапно освещаются ярким светом. Во всем этом процессе дешифровки, которой вынужден заниматься читатель Набокова, есть глубокий тайный умысел. Поскольку заключения, к которым читатель приходит, зависят от того, насколько прочно осели в памяти детали, у него возникает некое подобие вневременного прозрения тех или иных смысловых оттенков текста; таким образом его изымают из локализованного, линейного и ограниченного во времени процесса чтения» [2].

Несмотря на набоковскую манеру укрывать самое важное [2], в его произведениях жизнь подчиняется некоторому осмысленному и правильному рисунку, смысл и правила которого открываются за ее пределом [10;13]; посему бывалый читатель знает, что даже самые трудные задачи Набокова имеют решение, на каждом уровне единственное [10;13]. Вот «два, три, или пять, или десять пунктов текста начинают звучать в унисон благодаря расположенной на заднем таинственном плане, на других берегах начертанной схемке. ‹…› Важно, что есть всегда потусторонняя, хотя и зыбкая, связь» [74;151].

Найти эту путеводную нить!

Александров уверен, что сам факт сокрытия и потребность в расшифровке как со стороны героев, так и читателей, сами по себе определяют тематические и формальные свойства его художественного мира, будучи интимно связаны с его концепцией потусторонности [2].

Еще вопрос: иномирность — причина его особого писательского зрения-воображения или есть какие-то другие аналоги удивительного дара Набокова? Исследователи подчеркивают особый сплав восприятия, воображения и памяти у писателя: «В основе этого поразительно блестящего, чуть что не ослепительного таланта лежит комбинация виртуозного владения словом с болезненно-острым зрительным восприятием и необыкновенно цепкой памятью, в результате чего получается какое-то таинственное, почти что жуткое слияние процесса восприятия с процессом запечатления» [136]. Набоков «сохранил в себе некое рудиментарное начало, уже неизвестное нашим просвещенным временам» [161], особый набоковский феномен — «одержимость памятью, бремя, иго, господство, власть памяти над сознанием писателя. ‹…› Она интерпретируется как пространство, дом, вместилище, оптическое устройство, наделенное энергией и творческой силой существо» [135], мироощущение «как бы двойного бытия» имеет свой аналог в набоковском двойственном положении «на пороге» разных времен и «эпох» [161].

Память настолько важна, что впрямую связывается с личностью: она стала не просто запасом хранимых в сознании впечатлений, а особой нравственной доминантой в душе человека, мерой его совести, его духовности [135]; главным для писателя является приглашение к «тотальному воспоминанию», понимаемому как духовный акт воскрешения («собирания») личности [135].

Что же хочет вспомнить Набоков, чтобы собрать себя?

Для чего и куда раз за разом он пытается пробиться?

«Театр личной тайны», по выражению Г. Хасина [148], есть все пространство писателя; именно в этих темных закулисных пространствах и находится «главное сокровище и сердце Набокова. ‹…› Перипетии романов будто только иллюстрируют авторские, всякий раз чуть новые, личные разбирательства. ‹…› И каждый роман — рассказ о возможности или, чаще, невозможности очередного способа пробиться сквозь корку и переплетение ковра мира к изнанке, где завязаны все узелки» [162].