Оксана Кабачек - Врата в бессознательное - Набоков плюс

Умным иногда имеет смысл. Потому, что позитив в интернет-общении все же имеется.

Произведения искусства XIX и XX вв. (фольклор + литература), как оказалось, не отличаются по наличию 5 стадии от остальных текстов (при том даже, что мы графоманские частушка вывели из состава разбираемых художественных произведений). Точно также искусство не отличается и от иной информации (уже XXI века). А вот от репликв интернете произведения словесного искусства отличаются; реплики словно берут на себя функции и литературы, и фольклора: не так редко, как произведения искусства, имеют 5, самую оптимальную для развития стадию субъектности.

Не так редко, т. е. все равно только у отдельных, «продвинутых», участников, а не масс! Т. о., в идеале (т. е. в своей развитой форме), участие в интернет-коммуникации есть сложная — двунаправленная деятельность, целями которой являются и ориентировка в обсуждаемом предмете, и выстраивание отношений в виртуальном социуме (немалая часть членов которого — знакомые из «реальной» жизни).

Владимир Набоков, может быть, самый загадочный писатель ХХ века. Прячущий свое истинное Я от публики, надев «маску невозмутимого самодовольства» [150;146]. Поделимся вопросами, вызванными его творчеством и личностью, — и попытками ответить на некоторые из них.

«Простой вопрос: в чем послание Набокова? — неприличен, — иронизирует М. Шульман. — ‹…› Лесков жаловался, что его называют мастером плетения словес, тогда как он плетет „сети на демонов“. Похожая судьба постигла и Набокова — его письмо столь оригинально и ярко, что вопрос о назначении этой яркости и оригинальности как-то не приходит в голову» [162].

Набоков-рассказчик, выросший из реалистической чеховско-бунинской традиции [158] (см.: «как же все-таки много у Набокова этого культа „наблюдательности“ и „верной передачи“, идущего от зрелого и позднего реализма, от Толстого, Чехова и Бунина» [34;478]), внес в русскую литературу спасительную метафору инобытия [158;75], метафизическую ориентированность [158;67]: перенесение главных героев из мира обыденного в мир иной [158;72] и построение моделей того, как выглядит нездешний мир [158].

По Сирину, загробный мир существует, и связь с ним возможна [74;70]; автора волнует возможность пощупать загробное [74;71] — для этого изобретается разнообразная и внешне довольно нелепая технология«опрокинутого зрения» [74;75], и прочие механизмы проникновения в потусторонность [74;84].

Факт: «Сиринская проза кишит потусторонними идеями и сущностями» [74;76]; «берега и миры просвечивают друг через друга, вставляются один в другой, перетекают плавно и во многих волшебных случаях без швов» [74;84], ибо набоковский мир «многослоен, у всего есть тень, мир полон взаимных отражений, призраков и танцующих зеркал, в нем есть „измерения“.

Его устройство тотально трансцендентно: для всего и всегда существует свое „вне“, много разных „вне“» [74;85]. Каждый из героев проникает в тылы к потустороннему со своим паролем [74;82]. В. Курицын отмечает, что сверхъестественные моменты тут чаще естественны, не вопиющи, вплавлены в быт [74;78] и все загадки имеют «прозаическое аварийное объяснение» [74;78]: «приоткрывая люки в неведомое, он готов передернуть и заявить, что иные миры причудились, что потусторонность — это лишь потустраничность» [74;79].

Это надежный способ отсева наивных читателей — не своих . Если убрать из произведений Набокова главное — тончайший и сложнейший инструмент связи с иным, потусторонность как системообразующий и даже системопреобразующий принцип, остается «Набоков для бедных»: пошляк и порнограф со связкой случайных метафор. [9] Если кого интересуют постмодернистские читательские фантазии-«обсессии» про престарелого голого Набокова, лежащего на спине после выполнения супружеских обязанностей, его «веселый оскал безумия», или «пылкие планы насилия и насильничества», или «непрестанный напев блаженства» после «испускания ветров», или «экстаз первородного инцеста» — им сюда [47;77, 215, 126, 139, 203]. Наша книжка — про другое. Наглядная модель отношений низшего и высшего у Сирина задана в «Защите Лужина»: плоские, двумерные, не воспринимающие третьего измерения, — пошлы [74].