Евгений Черносвитов - Акафист Григорию Распутину

Но, старясь проникнуть во внутренний мир этого, вулкано-подобного темного создания, появившегося на свет божий в облике Григория Распутина, мы все больше и больше убеждаемся, что был он, Григорий Ефимович, существом верующим. И верил он… в себя, как бога. Думаю, что он действительно периодически очень сильно ощущал себя Христом и это передавалось другим, его приближенным: и Александра Федоровна, и Анна Вырубова, и сам Николай II, называли его Христом не из-за большого к нему уважения (а последнее, конечно, имело место быть) и не для того, чтобы польститься (что нередко все они делали), а в силу внушения, которое шло к ним от Распутина. Натура раздвоенная, внутренне болезненная (все тот же результат кровосмешанных браков). Распутин невольно передавал свое сильное внутреннее напряжение окружающим. А это воспринималось, то как гипнотизм, то как магнетизм, то как аура или индусское биополе. На самом деле это было обычное психическое напряжение и непроизвольное индуцирование (психологическое заражение), легко поддающихся этому лиц.

Как-то Распутин сказал: «…Когда мы получаем от господа какое-нибудь боголепие и его потопчем, то сделается в нас пустота, святыня не у места». Говорил он это под впечатлением о Бейруте, где Распутин побывал по пути в Иерусалим, где Георгий Победоносец сокрушил змия. Говорил он, конечно, не о себе. Но сказал о себе весьма точно.

Распутин и Илиодор направились в гости к Бадмаеву, предварительно созвонившись с ним но телефону. Бадмаев принял их сегодня в своем доме на Невском (дом №4, вход со двора). Поднявшись на третий этаж по крутой лестнице с деревянными перилами, гости очутились на небольшой площадке перед тяжелой, обитой железом дверью. Три раза, как договорились с хозяином, крутанули звонок. После некоторой паузы дверь бесшумно стала отворятся кнаружи, оттесняя Распутина и монаха к самому краю лестничной площадки. За входной дверью оказалась еще одна дверь, покрытая тесненной кожей. Она была открыта вовнутрь квартиры. На высоком пороге между дверьми стоял Бадмаев, широкое лило его ласково и добродушно улыбалось. «Да какие гости к нам пожаловали, – встретил он Распутина и Идиодора, мягким жестом приглашая их войти, – Ну, проходите же, осматривайтесь. Чай будем пить, у меня тепло».

Григорий Ефимович был в этой квартире впервые. Его привел Илиодор, который бывал здесь у Бадмаева неоднократно. Пришли просто так, пообщаться, попить чайку. В прихожей, большой и квадратной, Распутин осмотрелся. Скромно, чисто. Слева обычная вешалка с верхней одеждой. Справа зеркало в раме из красного дерева, по краям которого по бронзовому канделябру. Широкий простенок разделял двери – правая вела в гостиную, левая – в рабочий кабинет. От прихожей, вправо уходил длинный узкий коридор в подсобные комнаты. Влево – короткий, такой же узкий коридор, соединяющий прихожею с комнатой для гостей. Бадмаев жил одиноко, прислугу отпускал рано и «дорогих гостей» принимал сам.

Так вот, на этом широком простенке Распутин увидел много знакомых и незнакомых лиц на фотографиях разных размеров, вставленных в одинаковые простенькие деревянные рамки и под стеклом. Под каждой фотографией или прямо на ней дарственная надпись (слова благодарности, признательности, любви и дружеские слова), того, кто на ней запечатлён. «Вот так иконостас у тебя, Петр Александрович!», – воскликнул Распутин, несколько обескураженный этой коллекцией. «Ты их, что, всех лечил?»

«Да, нет, так, – заскромничал вроде бы Бадмаев, – друзья, товарищи… помогаем, вот, друг другу!»

Распутин подошел поближе. Прямо перед ним висел Щегловитов Иван Григорьевич, министр юстиции, председатель Государственного совета. Веером от него располагались портреты двух: Струве Отто Васильевича, академика, директора Пулковской обсерватории и его однофамильца писателя и философа Петра Бернгардовича (того и другого Распутин знал лично). Знал он также и журналиста Суворина Александра Сергеевича, редактора «Нового вpемeни». Рядом с ним благородное с иудейским профилем незнакомое лицо, слова благодарности и подпись И. А. Ефрон. Чуть повыше незнакомый Сабашников С. В. Совсем маленькая фотография князя Феликса Юсупова и прямо на ней каллиграфическим почерком выведено: «Бадмаеву – великому лекарю. Дружески». Неестественно узкая фотография молодого человека с печальным лицом, на груди у которого мелким почерком написано – «Петру Александровичу Бадмаеву… друг мой, брат мой!» и подпись «Семен Надсон».