Евгений Черносвитов - Акафист Григорию Распутину

О Столыпине еще современники говорили, что он сделал все, чтобы подавить революцию 1905—1907 гг., но ничего, чтобы предотвратить грядущие революционные потрясения в России. Тогда, да и сейчас явно недоговаривают, что Столыпину не дали сделать второе. Вокруг Распутина интриговали, да, и смерть его была такая же насильственная, как и смерть Петра Аркадьевича. Но ему никто и ни в чем не мешал! Вернее, не мог помешать, ибо он не был государственным мужем. А у нас привыкли, что на дела государственные могут влиять лишь государственные мужи. Политическая партия – это уже государственный институт. А член партии, даже если она находится на нелегальном положении, уже государственный функционер, хотя бы по тому, что он политический преступник. Что мог Столыпин против Распутина? Ничего! Связать его как, уголовного преступника? Распутин был уже над уголовным правом. Заговорщики-монархисты (князь Ф. Ф. Юсупов, В. М. Пуришкевич и др.), убившие Распутина, выбрали единственно правильный путь – частная акция, направленная против частного лица. Дело, конечно, сугубо уголовное. Это не было даже террористическим актом.

Побег в святые места нужен был Распутину, чтобы привести в порядок мысли и собраться с силами, ибо в столице, что ни говори, он занимался не своими делами. Да, не своими! Разве политические интриги – это его дела, мужицкие? И финансовые аферы, не по его уму: он никогда не понимал и не мог понять ни механизмов политических интриг и финансовых афер, ни их законов. Не он включался в них, к 1911 году как весьма значительная, сила его включали. Собственно, он всегда был большой марионеткой в чьих-то руках. Своего ничего не имел. Он не обладал ни в малейшей степени созидательным, так сказать, началом. Именно поэтому, из-за своей полнейшей пустоты и бесполезности распутинщина есть громадная сила. Сила вакуумной трубы, вакуумного пресса. Бездна, которой страшное название ничто.

Чудотворцем и лекарем он стал случайно. Так уж на Руси повелось, необходимы, видимо, они в смутное время. Серафим Саровский почти его, Распутина, земляк. Повезло с Казанской истеричкой, кто сейчас установит, когда начали отрастать у Яблоковой волосы? Все знали, что она полысела в одну ночь. Так бывает, верно. Но также, в одну ночь ее голова и могла покрыться волосами. Правда, росли бы эти волосы не одну ночь. «Покрылась локонами», то есть, густыми и длинными волосами. Ну и что, подумаешь, маленькое преувеличение. Если кто-то и видел эти локоны, допустим, через месяц – это достоверно. Время же – не в счет. Все тогда и всех кругом лечили (кстати, и фрейлин Вырубова лечила императрицу Александру, а та, в свою очередь, свою лучшую подругу, Аннушку).Повышенная внушаемость и ее различные телесные проявления, вроде язв христовых на руках верующих, отпадения бородавок и оволосение истеричек (в арсенале Распутина был и такой случай, что не уступившая его притязаниям монахиня, кажется Почаевско-Успенского монастыря, в одну ночь вся покрылась волосами и залаяла собакой) при дестабилизации общественных устоев явление характерное для всех времен и народов, да и при всех религиях. Вот оказался Распутин в столице. Что он мог предложить алчному городу, охваченному всеобщей тревогой (перед 1905 годом!)? Какой капитал принес с собой? Если и было что настоящее, то это навыки, приобретенные в Тюменской лечебнице. И кой-какие знания, например, о древних иудеях, лекарях и просветителях, через видимость блага подчиняющих себе и тела и души страждущих, там же, в лечебнице приобрел. Бродяжничество по Сибирским трактам и трактирам, тоже в то время вещь поучительная. Ну, вот и все. С этим в Петербурге далеко не поедешь. Но еще великолепная привычка стоять и молчать – присутствовать. Смотреть бессмысленно и молчать, опять же только присутствовать. Благо, что физиономия подходящая. Молчи с такой физиономией, остальное за тебя «людишки додумают». К 1911 году Григорий Ефимович, как показывают его письма к царям и многочисленные телеграммы, записки, записи его телефонных разговоров, научился говорить. Но по особому. Не на слова делал акценты, а на неожиданные паузы, которые ловко вставлял в самых неподходящих местах («Маменька, – так он звонит из Петербурга в Царское село Александре Федоровне, – сообщаю тебе и жалуюсь, так… (длительная пауза – Е. Ч.), как Столыпин готовит (длительная пуза) … бяку мне… (пауза). Гриша»). Если же и говорил плавно, но монотонным, убаюкивающим, заговорческим полушепотом, заставляя свою аудиторию пассивно воспринимать его (как в случае в камероновой галерее). Сам он с детства погружался в грезы-на-яву и знал, как погружаются в них и другие. Знал и мог этому ловко способствовать.