Виктор Улин - Литературный институт

Повествование скомпоновано в две книги, действие фактически разбито на три этапа, соответствующие трем выездам Дон Кихота.

Это кажется вполне традиционным, ибо в мыслях любого доброго христианина – коим должен был быть любой испанец XV века! – постоянно присутствует святая троица.

Отвлекшись от темы, позволю обобщить, что священное отношение к числу « 3 » прослеживается на протяжении всей истории человечества. Так, легендарный и не существующий в физической природе явлений « девятый вал » обязан рождением исключительно числовому каббализму: 9 = 3х3. А триединая структура произведения, включающая экспозицию, развитие и завершение, особое место занимает в музыке – трехчастная сонатная форма считается классической для первых частей симфонических произведений.

Итак, внешняя композиция « Дон Кихота » оставляет впечатление простоты. Но и она существенно осложнена тем, что в процессе действия меняется лицо рассказчика.

В прологе 1-й книги Сервантес заявляет о своем авторстве и ведет повествование вплоть до VIII главы. Но начиная с IX-й он вдруг выступает в роли интерпретатора якобы найденного им арабского текста, автором же дальнейшего рассказа о Дон Кихоте становится некий вымышленный мавр Сид (точнее было бы сказать « Саид », что по-арабски означает « князь ») Ахмет Бен-инхали.

(Стоит также отметить, что первоначально 1-я книга « Дон Кихота » делилась на 4 небольшие части и вторую книгу стоило нумеровать 5-й. Однако при полном издании романа Сервантес переменил систему нумерации, не желая подражать автору уже вышедшего поддельного « Дон Кихота », скрытому под псевдонимом Авельянеды. Впрочем, вторая книга при своем непомерно раздутом относительно действия объеме и не могла стать 5-й частью после более коротких четырех без нарушения общей внешней равновесности.)

Для чего же Сервантес усложняет структуру повествования, вводя дополнительно вымышленного рассказчика?

Мне кажется, что в основном это полушутливый авторский трюк, нацеленный на создание у читателя иллюзии реальности описываемых событий. Ведь даже ныне, в нашу злую от всезнания эпоху, нас ничего не стоит одурачить парой строк на газетной полосе. И нетрудно представить, сколь легко было обмануть простодушного читателя XV века, детски незамутненная душа которого верила в реальность куда более ирреальных персонажей, нежели Ламанчский безумец.

В главе XI для пущей убедительности Сервантес даже вскользь упоминает о себе самом как знакомце одного из героев вставного эпизода – пленника, бежавшего от мавров.

Во второй книге возникает дополнительная двойственность. С одной стороны, автор не устает упоминать почтенного Сид Ахмета, но с другой, Дон Кихот и Санчо Панса уже известны героям второй книги из якобы прочитанной ими первой – и следовательно, действуют уже как бы в полной независимости от каких бы то ни было рассказчиков.

Как видим, даже наружная структура композиции « Дон Кихота » достаточно изощренна.

Что же касается ее внутренних связей, то тут дело еще сложнее.

2

Томас Манн говорил, что

«как общее правило, великие произведения вырастали из скромных замыслов».

Действительно, часто бывает, что наиболее удачными оказываются не точно продуманные, следующие априорно заданной программе произведения, а те, где свободная мысль автора в своем художественном воплощении перерастает рамки первоначального замысла и выливается в нечто большее, нежели замышлялось.

« Дон Кихот » в этом отношении весьма показателен.

Великий роман неизмеримо богаче, чем простая пародия на рыцарское чтиво. Многие исследователи склонны думать, что первоначально Сервантес собирался написать всего 5 первых глав 1-й книги, удовлетворившись лишь одним, поистине шутовским выездом своего идальго. Но потом саморастущий замысел поборол автора, заставил его написать огромную мудрую книгу. Мы, конечно, никогда не узнаем, как было в самом деле, но такая ситуация кажется вероятной.

«…Пародия переходила уже в свою противоположность,

– полагает К.Державин.

– Форма повествования, в сущности говоря, оставалась той же, но заполнялась она новым содержанием.»

И было бы странным, если бы под внешней простотой не крылась сложность внутренней организации романа.

Факт чрезвычайного явления, которое представляет собой роман Сервантеса, уже давно отмечен и критиками и литературоведами.