Клянусь нашим хлебом и солью -- день и ночь шел, ни разу нигде не присев, -говорит дедушка важно и замолкает, положив на колени руки.
И опять я представляю, как дедушка топает по дороге и все, кто вышел
перегонять скот, остаются позади, и те, что идут сами по себе, остаются
позади, и те, что вышли со скотом днем раньше, остаются позади, и те, что
днем раньше вышли сами по себе, остаются позади. Но тех, кто днем раньше
выехал верхом, дедушка не достал, да и то, мне кажется, что они все
оглядывались и нахлестывали своих лошадей, чтобы дедушка их не догнал.
-- Ну ладно, пошли, -- говорит дедушка и легко подымается. Подымаюсь и я.
И снова зеленый сноп качается впереди.
Солнечные лучи, дробясь и
сверкая на свежих листьях, режут глаза, раздражают.
Наконец мы входим в ворота дедушкиного дома.
Дедушка открывает ворота
и, придерживая ногой, пропускает меня. Собаки с лаем несутся на нас и только
вблизи, узнав, притормаживают и отбегают. Мы
прислоняем к забору свои
вязанки.
На шум из кухни выходит моя тетушка. Она подходит к нам, еще издали
придав лицу скорбное выражение, смотрит на меня.
-- Умаял, убил, -- говорит она, показывая бабке, которая высовывается
из кухни, что она жалеет меня и осуждает дедушку.
Мои двоюродный братишка и сестренка валяются на бычьей шкуре в тени
грецкого ореха. Сейчас, подняв головы, они смотрят на наши вязанки
одинаковым телячьим взглядом. Это погодки года на два, на три младше меня.
Мальчик крепыш с тяжелыми веками, а девочка хорошенькая, круглолицая, с
длинными турецкими бровями. Почти одновременно догадываясь, вскакивают.
-- Лавровишни! -- кричит Ремзик.
-- Черника, черника, -- радостно поправила Зина, и оба, топоча босыми ногами, подбегают к нам.
-- Мне! Мне! Мне! -- кричат они, протягивая руки к моему букету,
который я уже вытащил из вязанки. Разделив поровну, я раздаю им черничные
ветки. Две собаки, Рапка и Рыжая, кружатся у ног, бьют по земле хвостами,
заглядывают в лицо. Они чувствуют, что мы принесли что-то съедобное, но не
понимают, что это для них не годится.
Дети жадно едят чернику, а я чувствую себя взрослым благодетелем.
Тетушка вынимает из вязанки дедушкин букет и, на всякий случаи
приподняв его повыше, чтобы Ремзик по дороге не цеплялся, проходит в кухню.
Она несет букет с таким видом, словно он ей нужен для каких-то хозяйственных
надобностей. Все же не выдерживает и, по дороге ощипав несколько ягод,
бросает в рот, словно из тех же хозяйских соображений:
не дай бог, окажется
кислятиной.
Дедушка выдергивает из вязанки кукурузные стебли и идет к загону, где
заперты козлята. Они уже давно услышали шум листьев и сейчас нетерпеливо
ждут, привстав на задние ноги и опираясь передними на плетень. Они
заливаются тонким, детским блеяньем. Время от времени пофыркивают. Над
плетнем торчат кончики ушей и восковые рожки. Дедушка забрасывает охапку
кукурузных стеблей в загон, кончики ушей и рожки мгновенно исчезают.
Я чувствую удовольствие от каждого своего движения. Ноги мои чуть-чуть
дрожат, плечи ноют, и все-таки я ощущаю во всем теле необыкновенную
легкость, облегченность и даже счастье, какое бывает, когда после долгой
болезни впервые ступаешь по земле,
Тетушка выносит из кухни кувшин с водой и полотенце. Мы с дедушкой умываемся, тетушка поливает.
Пока мы умываемся, Ремзик, прикончив свою чернику, выхватывает у
сестренки последнюю ветку и убегает. Девочка заливается слезами, ревет,
глядя на мать бессмысленными и в то же время ждущими возмездия глазами.
Тетушка снова начинает ругать деда.
-- Чтоб ты подавился своей черникой, на черта она была нужна, -приговаривает она и грозит в сторону сына: -- А ты еще захочешь кушать, а ты еще вернешься.
Крепыш, насупившись, стоит за воротами. Видно, что он теперь и сам не
рад, потому что чернику уже успел съесть, а время обеда приближается. Из
кухни доносится вкусный запах чуть-чуть подгорелой мамалыги.
-- Что же ты, обещал мне новую ручку приделать к мотыге, а все не
делаешь, -- бросает тетушка в сторону деда, заходя в кухню.
-- Сейчас, -- говорит дедушка и подходит к поленнице, где свалено в
кучу несколько мотыг и лопат. Он подымает тетушкину мотыгу и одним ударом
обуха топорика отбивает лезвие от ручки. Дедушка наклоняется и берет лезвие в руки.
Я захожу в кухню и усаживаюсь у очага рядом с бабушкой. Высоко над
Читать дальше