Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Преобразование имело два вида. Интеллектуально оно подразумевало конец понимания вселенной в образе архитектора или инженера; здание еще не закончено, но завершение строительства которого не было бы задержано на очень долгое время; здание основывается на «фактах», удерживаемых вместе устойчивой структурой причин, определяющих влияния и «законы природы», и построено надежными инструментами причины и научного метода; создание интеллекта, но такого, который также выражал бы в когда-либо более точном приближении, объективные реалии космоса. В умах ликующего буржуазного мира гигантский статический механизм вселенной, унаследованный из семнадцатого столетия, но с тех пор усиленный проникновением в новые сферы, производил не только постоянство и предсказуемость, но также и преобразование. Он производил развитие (эволюцию) (которая легко могла бы быть идентифицирована со светским «профессом», по крайней мере в человеческих делах). Он был этой моделью вселенной и образом человеческого мысленного ее понимания, которое теперь разрушилось.

Но это разрушение имело критический психологический аспект. Интеллектуальное структурирование буржуазного мира устранило древние силы религии из анализа вселенной, в которой сверхъестественное и удивительное никоим образом не могло участвовать, и оставило мало места анализу эмоции, исключительно как продуктов законов природы. Однако, за крайними исключениями, интеллектуальная вселенная, казалось, приноровилась и к интуитивному человеческому постижению материального мира (к «опыту чувства»), и «интуитивным, или по крайней мере вековым, концепциям действия человеческого рассудка. Таким образом, по-прежнему было возможным думать о физике и химии в механических моделях («модель атома, сделанная из бильярдных шаров») 227 227 Когда это случилось, атом, вскоре разделенный на более мелкие частицы, вернулся в этот период в качестве основного строительного блока физических наук после периода относительного пренебрежения им. . Но новое структурирование вселенной все более и более попадало в зависимость от интуиции, похожей на выбрасываемый за борт груз при угрозе аварии, и «здравого смысла». В известном смысле «природа» стала менее «естественной» и более непостижимой. Действительно, хотя все из нас сегодня живут рядом и с помощью технологии, которая опирается на новую научную революцию, в мире, визуальный внешний вид которого был преобразован ею, и в котором светская беседа образованных людей могла повторять ее концепции и словарь, далеко не ясно, до какой степени эта революция просочилась в общие процессы мышления светской публики даже сегодня. Одно можно сказать, что она была поглощена скорее экзистенционально, чем интеллектуально.

Процесс развода науки и интуиции, возможно, может быть проиллюстрирован по крайней мере в области математики. Некоторое время в середине девятнадцатого столетия прогресс математической мысли начал производить не только (как он уже сделал ранее — см. *Век Революции») результаты, которые конфликтовали с реальным миром как понимаемые разумом, такие как неевклидова геометрия, но и результаты, которые казались шокирующими даже для математиков, которые находили, подобно великому Джорджу Кантору, что «Je vois mais ne le crois pas»"”."** Произошло то, что Бурбаки называет «патологией математики»®*. В геометрии, одной из двух динамичных границ математики девятнадцатого столетия, появляются все способы, поскольку они были невероятными, феноменов, такие как кривые без тангенсов. Но самым решающим и «невозможным» достижением было, возможно, исследование бесконечных величин Кантором, который создал мир, в котором интуитивные концепции «больше» или «меньше» использовались не долго и правила арифметики больше не давали ожидаемых от них результатов. Это был захватывающий прогресс, новый математический «рай», используя фразу Гилберта, из которого авангард математиков отказался быть изгнанным.

Одно решение — впоследствии принятое большинством математиков — состояло в том, чтобы освободить математику от всякого соответствия реальному миру и превратить ее в разработку постулатов, любых постулатов, от которых требовалось единственно быть точно определенными и при необходимости соединяться, чтобы не противоречить друг другу. Впредь математика была основана на строгой приостановке веры во все, кроме правил игры. По словам Бертрана Расселла — главного вкладчика в переосмысление основ математики, которая теперь становилась центром места действия событий, возможно, в первый раз в своей истории, — математика была предметом, в котором никто не знал то, о чем он говорил, или было ли истинным то, что он сказал** Ее основы были повторно сформулированы при строгом исключении любого обращения к интуиции.