Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Тем не менее и те и другие соглашались, что старый режим должен был быть лучше или был лучше нового. При том режиме Бог сделал их высокопоставленными или скромными и установил ИХ сословие, которое благоволило консерваторам, но он также возложил и обязанности (как бы легко или плохо они ни исполнялись) на тех, кто находился наверху. Люди были не равны, но они не были предметами потребления, годными для продажи на рынке. Кроме всего прочего, они жили вместе в плотной структуре социальных и личностных отношений, построенных на основании обычаев, общественных институтов и обязательств. Без сомнения, секретарь Меттерниха Гентц и британский радикальный демагог и журналист Уильям Коббет (1762—

1835) имели совсем разные идеи в голове, но оба одинаково нападали на Реформацию, которая вводила принципы буржуазного общества. И даже Фридрих Энгельс, самый стойкий приверженец прогресса, нарисовал довольно идиллическую картину старого общества ΧΥΠΙ в., которое сокрушила промьш 1ленная революция.

Не имея основательной теории эволюции, консервативные мыслители затруднялись определить, в чем состояла «причина зла». В первую очередь был виноват разум или более конкретно — рационализм ХУШ в., который глупо и нечестиво пытался вмешаться в дела, слишком сложные для человеческого понимания и организации: общество нельзя планировать так же как машины. Берк писал: «Лучше было бы забыть все — энциклопедию и все, что создано экономистами, и вернуться к тем старым правилам и принципам, благодаря которым до сих пор правители становились великими, а нации счастливыми»*** Инстинкт традиции, религиозная вера, человеческая натура, правда как понятие, противоположное фальши, были выстроены в порядке, зависящем от интеллектуальных склонностей мыслителя, в противовес систематическому рационализму. Но всех в конце концов рассудила история.

Ибо если у консервативных мыслителей отсутствовало чувство исторического прогресса, то у них было обостренное чувство различия между обществами, сформированными и прошедшими естественную поэтапную стабилизацию, которые в процессе истории противопоставлялись тем, что были созданы сразу и искусственно. Если они не могли объяснить, как были скроены исторические одежды, и отрицали, что они были скроены, зато любили объяснять, как они были удобно сшиты для длительной носки.

Наиболее серьезное интеллектуальное усилие консервативной идеологии было осуществлено относительно исторического анализа и реабилитации прошлого, изучения преемственности как противоположности революции. Ее наиболее важными представителями были не те странные французы-эмигранты де Бональд (1753—1840) и Жозеф де Местр (1753—1821), которые пьггались реабилитировать мертвое прошлое, зачастую при помоши рационалистических аргументов склоняясь к лунатизму, даже если их задачей было создание добродетелей иррационализма, а такие люди, как Эдмунд Берк в Англии и германская историческая школа права, которые узаконили все еще существовавший старый режим на основании его исторической преемственности.

Остается упомянуть группу идеологов, свободно балансировавших между прогрессистами и консерваторами, или, выражаясь социальной терминологией, между промышленной буржуазией и пролетариатом на стороне аристократов, торговцев и представителей феодализма. Главными носителями этих идей были радикальные «маленькие люди» Западной Европы и Соединенных Штатов и наиболее умеренные представители среднего класса Центральной и Южной Европы, сносно, но не совсем удобно устроившиеся в рамках аристократического или монархического общества. Они тем не менее верили в прогресс. Никто из них не был готов участвовать в прогрессе до обретения его логических либеральных или социалистических результатов, первые — потому что это означало для них, мелких ремесленников, лавочников, фермеров и бизнесменов, становиться либо капиталистом, либо рабочими, последние — потому что они были слишком слабы и после опыта якобинской диктатуры слишком напуганы, чтобы отстаивать власть своих королей,

ЧЬИМИ служащими они часто были. Взгляды обеих этих групп тем не менее сочетали либеральные компоненты (и в первую очередь безоговорочно социалистические) с антилиберальными, прогрессивные — с консервативными. Более того, эта сложность и противоречивость позволяла им смотреть глубже в природу общества, чем прогрессивным либералам или консерваторам. Они стали диалектиками.