Дмитрий Волкогонов - Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Смею утверждать, что Ленин не в полной мере стал только историческим, ибо его деяния, мысли, программы и принципы еще живут в сегодняшней политике, волнуют не­мало людей, становятся объектом идеологических и полити­ческих схваток. Ленин пока часть нашего взъерошенного бытия: в названиях колхозов, обесцененных ассигнациях, орденских колодочках, призывах новых коммунистических лидеров следовать ленинским путем. Ленин — глубоко в нас, нашем сознании. Многие из нас все еще пленники Ле­нина.

Века истории тушат страсти, хоронят мелкие бытовые детали, притупляют боль противостояния и борьбы. Пока Ленин не стал таким и, видимо, не скоро станет. Лишь время отольет его в нашей памяти историческим, каким он был. Хотя легенды и мифы обладают способностью жить очень долго. Одно ясно: великий мятежник Ленин навсегда вошел в историю человеческой цивилизации. За порогом XXI века взгляд на него станет более спокойным, взвешен­ным, проницательным.

В историческом Ленине останется группа интеллекту­альных и нравственных черт, которые, на мой взгляд, и де­лают его портрет цельным и монолитным. Он не может быть Янусом, как бы его ни изображали. Цельность харак­тера — несомненна. Я бы назвал Ленина тотальным боль­шевиком, который смог в себе аккумулировать, соединить, переплавить многие черты, которые сделали вождя неповто­римым явлением. Хотя бы бегло назову некоторые качества.

Ленин — одержимый до исступления революционер. Он останется в памяти человеческой как Антихрист XX века, социальный еретик, основатель и проводник жестокой философии, посягнувший на вечную ценность — Свободу, соблазнивший людей стадным „раем". Достаточно еще раз вспомнить те несколько дней до октябрьского переворота, когда лидер большевиков как будто советовался с Провиде­нием, столь безгранична была его вера в наступление непов­торимого момента. В критической ситуации он обычно тре­бовал: „Если не сделаем — погибли!" Его уверенность в успехе революции была фанатичной. „Мы должны пом­нить, — говорил Ленин, — что у нас должно быть либо величайшее напряжение сил в ежедневном труде, либо нас ждет неминуемая гибель". Он был готов ходить по само­му острию ножа, сжигая все мосты, когда путей к отступле­нию уже не было. Хорошо сказал об этом Виктор Чер­нов: „Много раз Ленину удавалось выжить только благо­даря просчетам его противников. Часто это была слепая удача, но она обычно приходит к тем, кто знает, как продер­жаться в периоды неудач…

Есть некий высший здравый смысл в человеке, который тратит последние капли своей энергии, несмотря на то что все против него — логика, судьба, обстоятельства. Этим „иррациональным здравым смыслом" природа наделила Ле­нина в избытке. Благодаря такому упорству он неоднократ­но спасал партию в ситуациях, которые казались безнадеж­ными".

В решающий момент у Керенского не оказалось ни одной верной дивизии; Деникин рано поверил, что Москва в его руках; белые генералы не смогли договориться об эле­ментарном — координации своих усилий на различных фронтах. О неожиданных подарках судьбы Ленину мож­но говорить долго. Казалось, слепой случай спас Ленина и большевиков. Но нужно было суметь использовать эти шансы. Ленинская одержимость, до исступления, порой поч­ти до истерики, и готовность пожертвовать пол-Россией спасли его неправое дело.

Ленин при всей его внешней мягкости, даже доброду­шии, внутренне был готов к страшной жестокости во имя спасения революции. Вождь большевиков никогда в сво­их сочинениях не ссылается на Нечаева, хотя по своему духу — его глубокий единомышленник. Как вспоминал В.Бонч-Бруевич, Ленин говорил ему о Нечаеве с восторгом, в частности, о той части брошюры террориста, где он пред­лагал уничтожить всю царскую семью 184 . Не удивляет в этой связи его роль в трагических событиях в Екатеринбур­ге летом 1918 года, множество личных распоряжений о рас­стрелах и даже повешениях.

В Ленине жил особый тип диктатора — верховного вы­разителя революционной диктатуры. Если Сталин мог унич­тожить человека лишь потому, что он когда-то заметил в нем уличное сопротивление, строптивость или несогласие, то Ленин одобрял самые жестокие меры в уверенности, что без этого большевики не смогут осуществить диктатуру пролетариата. Ленин лично не был мстителен, но считал, что жернова диктатуры не должны ни на минуту останавли­ваться, иначе погибнет революция. Это якобинство души не менее опасно, чем сталинское вампирство, ибо как-то „обла­гораживало" насилие, жестокость, придавало им революци­онный ореол. Для Ленина насилие — тотальный фактор.