Марина Кудимова - Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

Уход Новеллы Матвеевой 4 сентября 2016 года заютюбили. Только несколько верных в соцсетях — мелкоячеистом решете мгновенно устаревающих новостей — выложили стихи. А так — сплошь песни. Они прекрасны — на них поколения выросли. Но Шаламов сказал, что песни молодой поэтессы служат для нее прозой. «Мяч, оставшийся в небе» и другая проза еще не были написаны. Что имел в виду суровый Варлам? Вероятно, большую по сравнению с не поющимися стихами простоту и воспринимаемость песни.

Но, как бы там ни было, 4 года назад мы потеряли уже не поэтессу и тем более не барда, а крупнейшего поэта нашего времени. Пожертвовавшего полом, возрастом, «желаньем славы» — мелкой монетой душевных блужданий — и в награду обретшего «то, что лучше красоты » —слепой, неколебимый свет истины, не подвластной времени:

Свет идет слепцом,

Свет шествует Гомером!

Русская европеянка, наследница и сестра странников и созерцателей, аскетов и гурманов мировой культуры, она вела родословную от златоголосой Эллады, в этой колыбели видела свои прекрасные сны. А про песни сама говорила: «Я слово «барды» не люблю и называю авторов песен «полигимники». Я и себя отношу к полигимникам. От слова «Полигимния» — муза песнопения». Ничего против песен не имею. Но ютюбная реакция на кончину Новеллы Николаевны — свидетельство тревожное. Словно бы это сама поэзия без гитарных подпорок рухнула наконец на радость многим. Песни ее развлекали, отогревали, утешали. Музыка лилась естественно, одновременно со словом. Но ВЕЛИКОЕ РУССКОЕ СЛОВО жгло ее сердце и прикипало к ладоням. Новелла Матвеева прошла крестный путь поэта, ни разу не изменив форме и рифме, бедности и безвестности — главным для нее эстетическим и социальным поводырям Поэта. Она написала больше 30 книг стихов и прозы. И понимала, чем отступление от классического метра пагубно, во всяком случае для русской поэзии и чем чревато:

Завидую далеким временам,

Когда сонет мешал болтать поэтам.

Болтливость, необязательность и приблизительность сегодняшнего виршегонства, бесконтрольная, не ограниченная формой вариативность стиха — только видимость, «потемкинская деревня», за которой прячутся куда более уродливые и необратимые деформации. На фундаменте рифмы держится русский поэтический дом, без нее он оползает в овраг и становится непригодным для жизни:

Но рифмы — крылья слов.

Слова же — крылья действий.

О «версификационной мощи» и барочной природе поэтики Матвеевой написал в некрологе поэт Игорь Караулов, походя, правда, зачем-то обидев Кушнера и Чухонцева. С европейским барокко Матвееву безусловно роднит ирония, но слишком многое разделяет — например, совершенно русское, православное понимание природы юмора и отличия его от сатиры, которой так были преданы испанские «барочники», да и Джон Донн (и тех, и другого Новелла Николаевна вне сомнений прекрасно знала и почитала): «Где для греха простор — там юмору могила…».

Мир как глобальная метафора — конструкт поэзии барокко — в стихах Новеллы Матвеевой, конечно, присутствует, но тоже весьма избирательно. В гениальном «Цеппелине» это зафиксировано более чем зримо. Военное детство научило двойственной предметности мира с ее пользой и вредом, побуждением к мечте и воспоминанию, горечи утраты и возможности нового обретения — в слове и образе. Заградительные аэростаты ПВО воспринимались «И как вещественности мерило, И как метафора».

Поэтика «бессмертных неустарений», вызываний к жизни примет и свойств бесследно ушедших вещей и дней, совокупность связанных с ними роскошных, непредсказуемых ассоциаций («Как даль целебна! Как враждебна ближность!»), — все это наполняет стихи Матвеевой романтической символикой, за которую — обычно в полном отрыве от смыслового ряда — ее так часто упрекали:

Кто в романтику жизни не верит,

Тот не верит (нелепая туша!)

В океан, на земле занимающий

Втрое более места, чем суша!

Но для романтического и барочного поэта Матвеева слишком социальна. Русский поэт не может чураться социальности, потому что в ней сосредоточено его страдание о бедных и обездоленных:

Поэзия есть область боли

Не за богатых и здоровых,

А за беднейших, за больных.

Сегодня поэты страдают в основном о себе. О неполученной премии и неприглашении на фестиваль. Снижение общественной роли поэзии волнуют Матвееву потому, что в России именно Поэт — первый ходатай за Человека: