Марина Кудимова - Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

При этом, подчеркну, верлибр давно не «гость случайный» в наших пенатах. И если бы его приверженцы не отстаивали в поэзии каких-то особых прав, — например, не возмущались бы все громче, что этот подвид не изучается в школе, то и ответного недоумения не получали бы. Настырное правокачание сегодня — прерогатива меньшинств. Чтобы стать равным, следует научиться признавать первенство. Пока что русский верлибр не дал ни одного поэта, признанного великим не в своем кружке, а в обществе, которое, сколь бы ни понизился в нем градус внимания к поэтическому творчеству, все еще отлично понимает, кто принц, а кто нищий. Принцы продолжают рифмовать — и нет им ни дна, ни покрышки. А в остальном — все абсолютно свободны. Как говорил Томас Стернз Элиот: «Автор верлибра свободен во всем, если не считать необходимости создавать хорошие стихи».

Я долго не могла подобраться к цели, нарушила все обещанные сроки, чего обычно стараюсь избегать, чтобы не мучиться рефлексией, и все не писала и не писала об этой книге. И все читала и читала ее, прерываясь на недели для усваивания, как верблюд. В тексте такое обстоятельство, как и все остальные, тоже предусмотрено: «…эта книга — для прерывистого чтения». Кажется, Игорь Шляревский предусмотрел и спровоцировал все варианты — не только способ чтения.

Что можно написать о книге, которая собственной полнотой себя исчерпывает? Ее можно только цитировать. Но жанр рецензии — или дискуссии — этого не предполагает, да и цитировать текст «Золотой блесны» бессмысленно: ее можно лишь воспроизводить путем переписывания — практически без изъятий. И где кончается прочтение и начинается вчитывание, никто не знает.

Жанр «Золотой блесны» неопределим. Что это? Мемуары о запретной, а к концу беззапретной ловле семги в районе Кольского полуострова? Нет! В мемуарах соблюдается некая, чаще искусственная, последовательность событий, скрепленная претензией на документальность. А тут — сплошные «флэшбеки», как в хорошем кино, перебросы во времени и пространстве, потому что ни того и ни другого для мысли нет. Если это мемуары, то самой семги — или ее лоцмана, следящего, как «в свою реку идет она из Баренцева моря и Атлантического океана, только в свою реку, минуя все другие». Дневник? Для дневника характерна фрагментарность, а для «Золотой блесны» — извилистая непрерывность. В дневнике присутствует датирование, бесконечно важное для записывающего и не имеющее ни малейшего значения для читающего, если он, например, не историк или археограф, и, как правило, спутанное — десятилетие туда, столетие сюда, потому что никакая память не линейна. Но какие даты у вечности? «Все мы — сироты вечности…», — так написано в «Блесне». Сирота часто не уверен и в дате собственного рождения, ее выбирают опекуны. Шкляревский признается: «Не понимаю времени и не ношу часы. Тайна, которой нет». Какой же дневник без постоянного сверяния безнадежно отстающих часов?

Ну, тогда давайте займемся аналогами — ведь любая книга, кроме Библии, рождена от других книг — и в первую очередь от Библии. «Ни дня без строчки»? Это замечательные зарисовки и калорийные обрывки ненаписанного. А «Блесна» — вещь начатая и законченная. В ней есть сюжет, есть герои — от Марухина и галереи рыбинспекторов до Мигеля Сервантеса. Ее можно глагольно пересказать: «ехали-приехали», «промокли-высохли», «поели-попили», «поплыли-наловили». Сборник максим по типу Ларошфуко? Но максимы — это законченные, обработанные стилем и стилом нравоучительные изречения. В «Блесне» мысль рождается в процессе писания, а не наоборот, и не поучает, а, скорее, разучивает, разрушая стереотипы, как любая стоящая мысль, и, будучи записанной, являет собой «наглядное пособие для неожиданных соединений и возможностей».

Все, абсолютно все предусмотрено! «На облаках не ставят номера. И эта книга начинается с любой страницы, где открываешь, там она и начинается». Когда-то Катаев так писал «Волшебный рог Оберона». Но ненумерованные облака мысли — разве такой жанр существует? Нет, его создал Игорь Шкляревский. Вернее, создает на наших читающих — и то и дело отрывающихся от чтения глазах! Это книга рождения мысли без пресловутого: «И тут я подумал…». Между «подумал» и «записал» дистанция непреодолимая. В «Блесне» таких зазоров нет! Мысль и письмо неразрывны, перетекая одно в другое, как воды моря перетекают в реку телом семги.