Полина Кумар - Молчание тундры

В тундру приходила осень. Сумерки уже почти окутали землю. На границе, где заболоченные равнины встречались с каменистыми предгорьями, приютилось поселение. Оно казалось здесь невозможным, неуместным. Бессмысленным.

Посреди деревни раскинулся огромный дуб. Листья сохранились только на самой макушке, да и те уже побурели и почти осыпались. Это дерево как будто вырвали из какого-то другого тысячелетия или мира, и теперь оно доживало свои дни в одиночестве, отделённое эпохами от подобных себе. Гигант довлел над угнетёнными холодным ветром собратьями: карликовыми берёзами, ивами, можжевельником.

На фоне величественного молчания северной природы, шевеление и звуки, порой доносившиеся из поселения, были лишними – лай собак, копошения людей, возня домашних оленей в загонах.

Тундра смеялась над ними. Она терзала их лютыми морозами и свирепыми ветрами, насылала голод и мор, но отчего-то они всегда выживали. Возможно, она ненавидела и любила их одновременно. Но любила недостаточно сильно, чтобы поселение разрослось, и ненавидела не настолько, чтобы уничтожить. А может быть, она никак не могла решить, любит или ненавидит? И поэтому игралась с ними вот уже тысячу лет.

Никто не пытался бросить вызов тундре, и она была иногда благосклонна. Никто не огорчал её, и она порой могла быть милосердна, даря людям тёплое лето и скудные урожаи, какие только способна произвести суровая северная земля.

Но сегодня из деревни доносилось особенно много шума. Обнесённая частоколом, она вмещала в себя несколько крупных домов и примерно две сотни землянок и каменных хижин, теснящихся друг к другу. Сквозь них пролегала широкая улица. Начиналась она у главных ворот и заканчивалась на противоположном конце поселения у двухэтажного деревянного дома с мансардной крышей. С одной стороны к нему примыкал двор с хозяйственными постройками, а с другой – олений загон.

Прямо на сырой земле перед домом огородили праздничную площадку для пира, соорудив по центру длинный стол из досок. Сквозь дым костров отчётливо различался запах жареного мяса. В круглых котлах шипел жир, шкворчали куски оленины. Мясо жарилось над огнём, варилось, вялилось, солилось. Жир блестел, стекая по подбородкам и пальцам. Олени были главным богатством этой деревни – они кормили её.

Играла музыка, люди ели и пили сверх меры, но ещё больше – говорили. Восхваляли вождя, поминали усопших предков, строили планы на будущее.

За длинным столом, где сидели мужчины, не все места были заняты, включая главное, предназначавшееся для вождя. Женщин же, присутствующих на празднике, можно было разделить на две группы: одни прислуживали; другие, одетые более нарядно, ели за отдельными небольшими столами или грели руки у костров, возились с детьми и беседовали с себе подобными.

По правую сторону от места вождя, сидел мужчина в накидке из лисьего меха. Он не ел и не пил, не участвовал в разговорах и не веселился, только переводил тяжёлый взгляд с одного пустующего места на другое и барабанил пальцами по столешнице.

Когда мимо проходил парень с кружкой браги в руке, мужчина в лисьих мехах остановил его.

– Вели послать туда людей, – сказал он.

– Кого послать-то? Все и так там. А те, кто остался – пьяны вусмерть.

– Долго их нет. Они уехали едва светало.

– Спокойно, Дарун. Роды нельзя замедлить и ускорить.

– Ладно, иди. Только распорядись, прежде чем напьёшься, чтобы завтра утром мне не пришлось ждать лошадь.

– Ты ведь только приехал. Уже собрался обратно?

– Наука и философия – две сестры, к которым всегда хочется поскорее вернуться.

– Чего? Каких сестры? – не понял собеседник, так как за столом было очень шумно, но ответа не получил.

Осушив кружку, он пошёл дальше.

Прячась в тени между хижин, за Даруном наблюдала черноглазая женщина, но она находилась вне досягаемости его взгляда.

Мужчина глубже укутался в меха и посмотрел на своих сородичей за столом – похоже, осенний ветер только его одного пробирал до костей. Гости, опьяневшие от браги, шутили и перекрикивали друг друга. Их лица лоснились от пота.

Очередной порыв ветра вдруг налетел откуда-то сверху, почти затушил костры, а потом, собрав все силы, дунул копотью в лицо. Дарун зажмурился и закашлял, а когда открыл глаза, замер. Пальцы прекратили барабанить и впились в край столешницы.

Кто-то высокий, в плаще с капюшоном, приближался к площадке. Разговоры и музыка стали утихать – другие люди тоже заметили незваного гостя.