Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Весь дом вообще был уже разорен и страшно запущен. Мебель из незанятых комнат исчезла неизвестно куда, без остатка, до последнего стула. Сохранились лишь две-три прекрасные стильные люстры на потолках, равно как неповрежденной оказалась, к счастью, и чудесная старинная роспись потолков, – иначе говоря, уцелело то, до чего нельзя было достать рукой.

Каким-то чудом сохранился еще на антресолях, на площадке лестницы, прекрасный мраморный бюст итальянской работы: копия головы прославленного микеланджеловского «Давида».

Паркеты во всех комнатах особняка были испорчены и загрязнены до последней степени. Большие, цельные зеркальные стекла окон в парадных комнатах уцелели, но обыкновенные оконные стекла в ряде меньших комнат были разбиты. Электрическая проводка была испорчена, выключатели сорваны, на их месте всюду зияли дыры, из которых торчали обрывки проволоки. Уборная была невероятно загажена: канализация не действовала, но пользование уборной продолжалось. Двери парадного крыльца день и ночь были настежь раскрыты. Внутренние замки у этих дверей вырезаны и похищены. Кто угодно с улицы мог когда угодно войти в дом и свободно бродить по опустевшим комнатам, никем не замеченный, как это и бывало со мной. Не только люди пользовались свободой доступа в этот когда-то прелестный и роскошно обставленный особняк, но и бездомные собаки. Однажды я сам спугнул одну. А в другой раз, войдя в дом через раскрытые, как всегда, двери, я, к своему величайшему удивлению, наткнулся на гроб с неизвестным покойником, стоявший прямо на полу посредине большого зала. Да и почему было, в самом деле, не воспользоваться ампирным особняком, творением ученика Кваренги Алексея Григорьева, и как мертвецкой?!

Дворник провел меня, между прочим, и в подвальное помещение: там оказались буквально горы мусора, месяцами не вывозившегося из усадьбы, а просто сваливавшегося в подвал. До общежития служащих военного округа в доме, по словам дворника, помещалась еще какая-то военная часть: она и виновна была в загрязнении подвала.

– Ради Господа, переезжайте к нам поскорее с вашим музеем! – говорил дворник. – По крайней мере, в доме хозяин и порядок будут.

Кстати, дворник этот служил еще у старого домохозяина, богатого армянина Генч-Оглуева, купившего дом № 11 по Пречистенке незадолго до начала революции у брата московского городского головы Челнокова. Челноковым же дом был приобретен у прежней владелицы Станицкой.

В подвальном помещении генч-оглуевского особняка пришлось мне пережить глубокое разочарование: я вдруг увидал ребра колоссальных бревен, из которых сложены были стены дома. Будущее здание Толстовского музея оказалось деревянным, чего никак уже нельзя было предположить по его внешнему виду! Особняк возник еще в донаполеоновское время, а московские баре и архитекторы часто прибегали тогда к этому приему: возводя строение из дерева, придавали ему (путем тщательной штукатурки, такой же отделки карнизов и т. п.) внешний вид каменного. Дом Станицкой пережил Наполеона и пожар Москвы, но и это было для меня слабым утешением: музей, конечно, должен был бы помещаться в каменном здании. Впоследствии решено было все же особняком Станицкой для Толстовского музея воспользоваться, музей помещается в нем вот уже 40 с лишним лет, но я не перестал и до сих пор трепетать за его судьбу и осознавать свою тяжелую ответственность за выбор деревянного здания для толстовских коллекций. Попытка в последнюю минуту подыскать для Толстовского музея другое каменное здание, к сожалению, не увенчалась успехом. Не увенчалась она успехом и в 1928 году, в год празднования 100-летнего юбилея со дня рождения Л. Н. Толстого.

Возвращаюсь, однако, к осмотру дома. Дворник провел меня в свою одинокую дворницкую хибарку. Войдя, я ахнул: вся стена на бедной и небрежно покрытой какой-то рухлядью постелью дворника увешена была картинами масляными красками и акварелями в изящных дорогих рамках.

– А это у вас откуда?! – спросил я.

– Все – сверху, из нашего дома! Ведь там полно было всякого добра. Одних картин этих сколько было!.. Все порастаскали жильцы… Ну, я и решил взять себе хоть что-нибудь, а то и это все пропало бы!..

Я нагнулся к одной небольшой картине масляными красками, сюжет которой показался мне знакомым, и снова внутренно ахнул, прочитавши подпись художника: В. Перов. Это был, несомненно, авторский этюд к знаменитой картине «Тройка», хранящейся в Третьяковской галерее: «тройка» бедно одетых детей, с трудом влекущих в гололедицу на пригорок салазки с укрепленной на них веревками и обмерзшей льдом бочкой с водой.