Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Я доложил правлению, что, по наведенным мною справкам, Отдел по делам музеев при Наркомпросе, формально возглавляемый Н. И. Троцкой, женой всесильного тогда комиссара по военным и морским делам и председателя Военно-революционного совета Республики Льва Троцкого, на деле находится в руках культурнейших и образованнейших искусствоведов и музееведов, вроде И. Э. Грабаря, П. П. Муратова, худ. Н. Д. Бартрама, Н. М. Щекотова и др. Мне казалось, что наличие таких деятелей в отделе гарантирует нам корректное и бережное отношение отдела к задачам Толстовского музея.

Однако большинство правления стало на ту точку зрения, что нам не следует самим обращаться к власти, хотя бы положение музея и было крайне тяжелым. «Вот если большевики насильно национализируют музей и обратят его в казенное учреждение, тогда – дело другое! Тогда придется уже подчиниться!.. А иначе – нам с большевиками не по пути». Так рассуждало правление. Особенно горячо отстаивали этот взгляд председатель правления Н. В. Давыдов и А. Л. Толстая. Как я ни доказывал – о сотрудничестве с большевиками в данном случае говорить, собственно, не приходится, – что Толстовский музей, как учреждение национальное, вправе рассчитывать на помощь из общегосударственных, народных средств и что музею рано или поздно, все равно придется обратиться к Отделу по делам музеев, правление оставалось при своем отрицательном отношении к моему предложению. Оппозиция в лице застывшего в своем консерватизме и в слепой приверженности к прошлому старичка Давыдова и вечно поддающейся всяким влияниям со стороны, неустойчивой и неумной А. Л. Толстой оказалась сильнее меня.

Н. В. Давыдов выражал пожелание, чтобы «большевики национализировали Толстовский музей насильно», но, к сожалению, эти злокозненные большевики отнюдь не собирались этого делать!

Так мнимая и ненужная в культурном деле политическая «принципиальность» восторжествовала. Музей был осужден на дальнейшее прозябание.

Признаться, я очень тяжело мирился с этим прозябанием. Не для того я взялся за дело руководства музеем, чтобы сидеть сложа руки. Все, что можно было сделать в условиях пребывания музея в тесной квартире на Поварской улице, было сделано. Передо мной рисовались ясные перспективы дальнейшего развития и расширения музея, а между тем Толстовское общество настолько обессилело, настолько потеряло свое значение и влияние в новой, революционной Москве, что рассчитывать на его помощь и поддержку никак не приходилось.

Во второй, в третий раз обратил я внимание правления на создавшееся положение и, наконец, добился согласия его на обращение к Отделу по делам музеев. Конечно, сначала следовала лишь предварительная рекогносцировка.

Музейный отдел Наркомпроса помещался тогда в бывшем особняке миллионерши Маргариты Кирилловны Морозовой в Мертвом переулке. Снаружи это было плоское, неприметное одноэтажное здание грязно-желтого цвета. Внутри посетителя поражали небольшой, но стильный, круглый аванзал с куполом, следовавший за ним другой, прелестный узкий и длинный зал с прекрасной отделкой стен, люстрами и мебелью в стиле ампир, а также ряд других просторных и красивых комнат, в частности одна – с великолепной мозаикой чуть ли не во всю стену, по эскизу Врубеля. Красота и уют соединялись в этом типичном московском ампирном барском особняке.

В кабинете управляющего делами Отдела по делам музеев висел большой портрет масляными красками, во весь рост, самой М. К. Морозовой, молодой еще, прекрасной и нарядной женщины, известной до революции в качестве меценатки: она поддерживала, между прочим, издание религиозно-философского журнала «Путь» (Бердяев – С. Булгаков – А. Белый и др.), редакция которого помещалась раньше как раз в этом особняке Морозовой в Мертвом переулке.

В описываемое время Морозова жила в подвальном этаже своего бывшего дома, и только великолепный портрет ее царил по-прежнему в пышных комнатах наверху.

При первом посещении отдела меня принял, в качестве одного из ответственных его деятелей, неизвестный мне молодой человек с испитым и прыщеватым безбородым лицом и с глубоким взглядом черных глаз исподлобья, одетый в поношенный и засаленный френч военного образца – типичная фигура революционной эпохи. Мы сидели в изящных креслах второго зала.

Внимательно выслушав меня, молодой человек заявил, что, как он уверен, Отдел по делам музеев охотно окажет свою поддержку Толстовскому музею, но только для этого необходимо, чтобы музей формально перешел в ведение отдела. Принуждать музей к этому отдел не хочет и не будет, но если Толстовское общество решится на передачу музея в ведение отдела, то лучше всего ему самому обратиться по этому поводу с соответствующим заявлением в отдел. Я сказал, что передам о его мнении и совете правлению Толстовского общества, и осведомился, с кем я имею удовольствие говорить. К удивлению моему, невзрачный молодой человек оказался членом коллегии отдела, по фамилии Машковцевым. Фамилию эту я слышал тогда в первый раз и лишь позднее узнал, что Н. Г Машковцев является молодым искусствоведом, едва ли не самоучкой, но при этом достаточно влиятельным лицом в отделе и руководителем подотдела провинциальных музеев.