Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

В ноябре 1917 года в совет ОИС поступило заявление прибывшего из Тамбова члена продовольственной комиссии при Потребительском обществе Тамбовского порохового завода И. И. Кондратьева, с просьбой собраться, чтобы выслушать и обсудить его доклад о необходимости организации продовольственной помощи детям в местностях, пораженных голодом. Совет пошел навстречу желанию Кондратьева, собравшись 27 ноября. На этом собрании Кондратьев, молодой еще, приятный человек с светло-русой бородкой, сообщил, что последние месяцы он много разъезжал по России, причем ему пришлось сталкиваться с тяжелыми картинами в некоторых местах уже наступившего, в других – назревающего голода. Сказывалась послевоенная дезорганизация. Не будучи в состоянии оставаться равнодушным, Кондратьев решился что-нибудь предпринять для борьбы с грядущим народным бедствием. Он, по его словам, вспомнил, как в 1891–1893 годах Л. Н. Толстой энергично откликнулся на нужды голодающей деревни и, обсудивши предварительно вопрос в местных тамбовских организациях, отправился по их поручению в Москву для переговоров с московскими общественными деятелями об учреждении центрального органа по оказанию помощи голодающим детям. По приезде в Москву, И. И. Кондратьев прежде всего обратился к ОИС, с деятельностью которого был знаком по газетам и по еженедельнику Черткова «Единение». Ему казалось, что имена лиц, участвующих в ОИС, способны вызвать общественное доверие, а само общество, памятуя заветы Л. Н. Толстого, не откажется помочь в деле помощи ближним и проявить инициативу в создании соответствующей организации по борьбе с голодом.

Искренняя речь Кондратьева произвела большое впечатление на присутствующих. По обсуждении вопроса решено было созвать для намечавшейся докладчиком цели соединенное собрание представителей О. И. С., Московского вегетарианского общества, Вегетарианского общества потребителей, Общины народных трезвенников, Пироговского общества врачей (возглавлявшегося тогда известным деятелем, энергичным и самоотверженным д-ром Д. Н. Жбанковым), Общества свободного труда и Общества «Всероссийский свободный кустарь». На соединенном собрании представителей всех этих организаций положено было начало Всероссийскому комитету общественной помощи голодающим детям, который возглавил д-р Д. Н. Жбанков и секретарем которого был избран один из делегатов ОИС М. И. Хорош, молодой, но столь же энергичный и самоотверженный деятель, как старик Жбанков. Комитет, поддерживаемый морально и материально всеми вошедшими в него организациями, развил достаточно успешную и плодотворную деятельность, выражавшуюся в устройстве столовых, детских трудовых колоний и так далее. Большое значение имела связь, установленная комитетом с представителями английского Общества друзей (квакеров), успешно и плодотворно работавшими в деле по оказанию материальной помощи населению с самого начала империалистической войны. Еще позже налажена была связь с Московским советом солдатских депутатов, перенявшим на себя содержание некоторых детских колоний.

Сам я близкого участия в деле Всероссийского комитета общественной помощи голодающим детям, по недостатку времени, не принимал (мне с трудом удалось уклониться от принятия предлагавшегося мне поста товарища председателя), но связь с комитетом все же держал, чему способствовало и то обстоятельство, что секретарем его являлся мой близкий друг – Хорош.

Последнему я обязан тем, что часть лета 1919 года провел на отдыхе в одной из колоний комитета – в деревне Островке Моршанского уезда Тамбовской губ. Колония эта основана была М. О. Хорошем от имени комитета и к лету 1919 года перешла в ведение Московского Совета солдатских депутатов. Заведующим его состоял другой наш друг А. Е. Никитин-Хованский (как и Хорош, один из участников «дела толстовцев» 1916 года). Мотя и Саша считали, что труды их на пользу колонии – действительно беспримерные – достаточно возмещают расходы по моему содержанию в течение двух-трех месяцев. Ехал я формально в качестве «сотрудника», но без жалованья и без всяких определенных обязанностей, – ехал как в санаторий, и санаторий этот был мне очень нужен.

К лету 1919 года я очень устал – и от своих лекционных выступлений, и от многосложной и трудной деятельности по музею Толстого и по ОИС. Нервное состояние мое оставляло желать много лучшего. Была, признаться, этому и еще одна причина: неудачный роман. Среди множества дел я ухитрился, еще года полтора тому назад, влюбиться в молоденькую внучку [Льва Николаевича] С[офью] А[ндреевну] Т[олстую]. Я знал ее с 10-летнего возраста. Со своим 7-летним братцем Илюшком она, бывало, любила сидеть и разбирать свои игрушки под моим письменным столом. Когда я, после смерти Льва Николаевича, жил в доме Ч[ерткова] в Т[елятинках], дети гостили там с своей матерью, родной сестрой А[нны] Щонстантиновны] Ч[ертковой]. На моих глазах маленькая Соня выросла, обратившись в прелестную, хоть и некрасивую, но полную обаяния девушку с чарующей, милой и веселой улыбкой и с длинными распущенными волосами пепельного цвета. Мне особенно нравились в ней «толстовская» простота и правдивость. Соня присутствовала на заключительном заседании Московского военно-окружного суда по «делу толстовцев» в Екатерининском зале Здания судебных установлений и видела наш триумф. Позже она не раз бывала свидетельницей моих ораторских выступлений в Большой аудитории Политехнического музея и в Газетном переулке: стоит, бывало, в Газетном позади рядов, за стульями, и внимательно следит за мной своими умными глазками. Взгляд этот вдохновлял меня. Любила также Соня слушать и мое безыскусное пение… После собраний мы часто вместе возвращались домой: нам было по пути. Так, незаметно, произошло наше сближение, самое наивное, самое чистое и поэтическое. Потом, решивши, что мы поженимся, но никому еще об этом не сообщая, мы, бывало, ходили вдоль магазинных витрин и «выбирали» посуду и обстановку для нашей будущей квартиры. Словом, переживали то, что с не меньшим одушевлением переживали до нас и будут переживать после нас тысячи молодых людей!