Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

– Может быть, никогда так близко, как теперь, не сможем мы подойти друг к другу: заглянуть друг другу в душу и, отбросив предрассудки, фальшивые мнения и предвзятые мысли, прямо и откровенно, поглубже, по совести, оценить то, что происходит в стране.

И дальше шел анализ положения – анализ, конечно, односторонний, поскольку его делал человек, совершенно некомпетентный в политике и в экономике, ученик Толстого. Я сам заявлял, что «не считаю себя компетентным и призванным разбираться в отношениях хозяйственных, экономических» и что я «буду говорить исключительно о нравственной стороне человеческого строительства».

У меня не было учености, научно-материалистической платформы, орлиного взгляда и гения Ленина, уверенно шедшего по своему пути и за годы вперед ясно провидевшего наступление царства социализма, – и я предрекал неуспех революционных усилий, бесплодность «внешнего устроительства», поскольку «еще не начиналось и не проповедуется и не исповедуется устроительство внутреннее».

На защите этого толстовского тезиса и была снова построена моя речь. Бесспорно, что вопросы самовоспитания играют огромную роль, но все же в политике платформа идеалистическая неизбежно преодолевается и побеждается платформой материалистической. Я, как Дон-Кихот, боролся с мельницами, защищая противоположную точку зрения.

Напоминая, что через несколько дней наступает вторая годовщина Февральской революции, я уверял, что за это время «никаких существенных изменений» в русской жизни не произошло. То же неравенство и насилие царят в жизни, хотя и прикрываясь новыми именами. Почему? Да потому, что люди остались теми же, какими были, и, продолжая верить в «соблазн устроительства», как называл его Толстой, не сделали попытки изменить к лучшему свое внутреннее существо, не побороли ни своего эгоизма, ни жестокости, ни инстинкта собственничества. Надеялись, что они могут улучшить общую жизнь путем внешних, механических перестановок.

Пытаясь насадить социализм путем насилия и преступления, путем презрения к отдельному человеку и его жизни и внутреннему достоинству, люди унизили идею человека, идею человечности. Забыли (выражаясь перефразированным евангельским изречением), что не человек для социализма, а социализм для человека. Забыли о том, что без работы над собой, без самоулучшения, без самосовершенствования всех и каждого создать новую, лучшую жизнь, создать социализм невозможно. Толстой постоянно указывал на это. Истину его слов мы теперь проверили практикой жизни, и наш долг перед Толстым состоит в том, чтобы «признать его вывод о бесполезности внешнего, государственного и общественного устроительства без работы внутренней, производящейся каждым человеком в глубине своей души над самим собой».

Пока мы плохи, хорошей жизни не будет – ни для нас, ни для других. И каким бы совершенным правительством мы ни обзаводились, все будут у нас и буржуи, и спекулянты, и бюрократы, и взяточники, и всякая нечисть, которая на нездоровом, нечистом организме человечества появляется так же естественно, как вошь на грязном теле! А почистимся мы сами, исчезнет и вся эта нечисть.

Братство на крови невозможно. Невозможна на почве усердно разжигаемой взаимной ненависти и злобы и та любовь, о которой поется даже в революционных песнях. Устроители новой жизни должны понять это, понять бесплодность своих усилий осчастливить всех, без работы каждого отдельного человека над собой, должны смириться и не вмешиваться мерами насилия в чужую жизнь.

«Пусть мы поймем, наконец, – говорил я, – идя следом за Толстым и за другими великими учителями человечества, что как бы велики ни казались нам задачи внешнего устроительства, – все-таки нет более великой и более грандиозной задачи внутреннего, нравственного устроения, возрождения самого себя, – задачи духовной жизни, духовного роста.

В стремлении к внутреннему возрождению люди невольно объединяются вокруг имени Льва Толстого. Церковь уже сыграла свою роль и изжита народным сознанием. Ее прошлые преступления, связанные с ее постоянной поддержкой царской власти и всех ужасов прошлого режима, и ее суеверия, которые переполняют ее учение и поныне, не могут привлекать к ней народ. Ее судьба – умереть, как и судьба насильнического устройства жизни, судьба государства. И, наоборот, в Толстом народ чувствует своего истинного друга, учителя и руководителя, друга, который ни при каких обстоятельствах не обманет и не продаст. Народ верит Толстому и любит Толстого. И в учении Толстого он чует те элементы вечного, не умирающего, которые свойственны действительно учению Толстого, как истинно религиозному учению».