Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

И это наболевшее горе вылилось на упомянутом собрании в единодушном протесте и одобрении предложения совета. Заявление оратора о возбуждении, в память Л. Н. Толстого, ходатайства об отмене смертной казни в России было встречено таким дружным и воодушевленным выражением сочувствия, что не было никакого сомнения, что эти две тысячи представителей самых разнообразных кругов населения столицы и провинции не в силах долее терпеть этого постыдного учреждения.

Совет Общества истинной свободы в память Л. Н. Толстого, выражая свою полную солидарность с пожеланием собрания, присоединяет свою горячую просьбу внять воплю наболевшей души русского народа и передает Совету народных комиссаров ходатайство 2000 российских граждан, собравшихся почтить память Л. Н. Толстого, об отмене смертной казни в России».

Далее следовали подписи всех без исключения членов совета ОИС.

Сейчас не могу вспомнить, кто составлял это ходатайство. Кажется, это было сделано в доме Чертковых при участии старших «толстовцев». Я в этом составлении участия не принимал, хотя и подписал ходатайство вместе с другими друзьями.

Встретив С. М. Сухотина через несколько лет при особых обстоятельствах (о которых будет рассказано позже) в Праге, в Чехословакии, могу засвидетельствовать, что вынесенный ему смертный приговор был отменен.

11 января 1919 года в той же, совершенно переполненной, большой аудитории Политехнического музея ОИС устроен был вечер против смертной казни под названием «Право на жизнь». Говорили Бирюков, Горбунов-Посадов, Гусев и я. После докладов высказалось еще человек десять из публики.

Вспомним, что советское правительство несколько раз отменяло смертную казнь и потом, при обострении положения внутри страны или на фронтах Гражданской войны, снова вводило ее – видимо, как печальную необходимость, – пока, наконец, не отменило ее после Великой Отечественной войны окончательно. Между тем, из общественных организаций только ОИС и вообще последователи Толстого, в частности И. И. Горбунов-Посадов лично, неоднократно возбуждали ходатайства об отмене смертной казни. Политические партии были распущены. Другие организации молчали. И, может быть, не будет преувеличением сказать, что только через единомышленников Л. Н. Толстого, чувствовавших себя «чистыми» по отношению к революционному правительству и не имевших решительно никаких претензий в политическом отношении, а потому и не знавших страха, доходил до правительства голос части общества и народа. В те времена, кстати сказать, действовала еще группа «левых» уклонистов во главе с Троцким, не без влияния которой имели, может быть, место некоторые эксцессы революции.

Весной 1919 года, 2 марта, состоялся грандиозный вечер в память Л. Н. Толстого в колонном зале Дома союзов, устроенный обществом «Кооперация». На вечере этом присутствовало до 4000 человек. В концертной части участвовали: Гольденвейзер, Германова, Гзовская, Станиславский, Качалов и др., а также симфонический оркестр под управлением С. А. Кусевицкого.

На этом вечере я выступил с речью на тему: «Наш долг перед Толстым».

Помню, выступал открыто и смело, глубоко взволнованный бурными событиями эпохи и с желанием поделиться с близкими и далекими своим отношением к этим событиям, – пусть неправильным, ошибочным отношением, но естественно сложившимся в душе и требовавшим выражения. Свобода для высказывания в те дни была полная.

– Товарищи, друзья и братья! – обращался я, как обычно, к слушателям, зная наперед, что среди них имеется не меньше половины противников «толстовства» и всякого анархизма. – Мы собрали вас в обстановке этого блестящего вечера, но не думайте, чтобы мы были способны за этим блеском, под этой маской веселья просмотреть те страдания, которые все вы переживаете и которые вместе с вами, вместе со всеми нами переживает весь народ и, пожалуй, можно сказать – и все человечество. И не только внешние страдания, но и внутренние, которые еще горше, чем внешние. В самом деле, не потому, главным образом, нам плохо, что внешняя жизнь замирает, что мы голодаем и холодаем: каждый из нас в отдельности как-нибудь и протянул бы. А потому, что душа болит за других, за их страдания. Поистине, справедливо то слово, которое говорит, что люди могут быть счастливы только все вместе, или же они несчастны: так свойственно людям это чувство взаимного единения, чувство единой, общей жизни всего человечества…

– И нельзя сказать, чтобы сейчас страдал какой-нибудь класс по преимуществу. Напротив, все классы, всякое живое существо страдают одинаково. И вот тут-то стирается – страданием – та граница, которая разделяла нас. Мы перестаем делиться на своих и чужих, на равных и неравных. Перед лицом страдания мы все одинаковы, все – люди.