Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Я призывал слушателей к революции духа во всех областях жизни, к борьбе со старыми, отжившими понятиями, к борьбе с церковными суевериями, к борьбе за новую, лучшую школу, к работе распространения полезных книг и прежде всего – запрещавшихся царским правительством сочинений Толстого. «Совокупность всех этих усилий приведет нас к истинной победе, которая уже не знает реакции, а знает только поступательное движение вперед».

– Товарищи! – говорил я в заключение своей речи, – От Рюрика до Ленина немало прошло времени, однако то, чему должно было случиться в русской общественной жизни, – победа марксизма – совершилось. Почему же не верить, что, быть может, пройдет и еще больше времени после Ленина, но идеал, провозглашенный Толстым и великими религиозными проповедниками, непременно осуществится в мире?!

…Задача всех, кто идет за Толстым, как будто пассивна в эпохи великих переворотов, подобных переживаемому теперь, но на самом деле она чрезвычайно важна и ответственна: это – охранение истинно христианских заветов, охранение идеалов человека и человечности во всей их высоте и чистоте.

…Пойдем же за Толстым и другими великими учителями человечества, пойдем по указанным ими путями к истинному возрождению – и повторим вместе с поэтом:

Произнесена была речь с большой горячностью. Гром аплодисментов был мне ответом. В них тонули отдельные протестующие возгласы. Сидевшие на эстраде старики-«толстовцы» – Горбунов-Посадов, Страхов – обнимали меня. В памяти осталась фигура 14-летней дочки Ф. А. Страхова Али: в белом, праздничном платьице, с длинными, распущенными волосами, она, как в припадке сомнамбулизма, простерла вперед руки и, крепко обхватив мою шею, крепко расцеловала меня, тут же, на глазах у публики.

Возбуждение было большое. Переживал его и я, отчего и не помню совершенно, в чем состояло художественное отделение и кто в нем участвовал, как не помню и речи Черткова. Выступал я, конечно, искренно и был всецело поглощен только тем, что считал своим долгом выразить.

Здесь я дал лишь самый сжатый конспект речи. Полный текст ее был издан отдельной брошюрой (вышло даже два издания ее). Тот, кому эта брошюра попадется в руки, конечно, обратит внимание на резкую форму некоторых заявлений о революции и обличений революционной власти. В значительной степени резкость эта была выражением особой требовательности к новой власти – власти, которую даже мы, единомышленники Л. Н. Толстого, отнюдь не смешивали с прежней, половинчатой по своим намерениям, буржуазно-либеральной властью, вышедшей из «мирной» Февральской революции. Большевики ставили все на голову. Нам это импонировало. Но, по своей политической наивности, мы воображали, что можно все «поставить на голову» и не прибегая к насилию.

Возможно, что речь моя оказала известное влияние на некоторую часть «толстовцев», особенно на молодежь, укрепив какое-то число единомышленников в верности идеалам Толстого. Она и для меня была заметной, определенной зарубкой в моем сознании: «мы за идеалы коммунизма, но, к сожалению, расходимся с коммунистами по вопросам тактики», – как бы хотел сказать я своей речью себе и другим.

Речь о Толстом и современности я повторил, в качестве лекции, в декабре 1918 года в Петрограде, куда был приглашен деятелем общества Толстовского музея и директором рукописного отделения Библиотеки Академии наук В. И. Срезневским. Лекция состоялась в зале Тенишевского училища. Писатель Д. С. Мережковский, присутствовавший на лекции и посетивший меня за кулисами, добровольно взял на себя обязанности капельдинера и созывал публику колокольчиком. Его жена, З. Н. Гиппиус, «впилась» в тоже зашедшего ко мне Сережу Попова, закидав его насмешливо-любопытными вопросами:

– И давно вы вегетарианствуете? А не хочется ли вам иногда съесть кусочек мяса? Как, вы не едите и меда, и яиц?! Но, может быть, вы щадите также и клопов, и комаров? – и т. д.

Сережа, обдавая развязную и избалованную петроградскую литературную даму мягким светом своих голубых глаз и кротко кивая головой с золотистыми волосами, смиренно отвечал на все вопросы, в душе, наверное, понимая их суетность и никчемность.

После лекции Мережковский заявил мне, что он «со всем согласен», но не понимает только одного: зачем мне нужно бранить Церковь?!

– Церковь – это такое сокровище, которое надо беречь всеми силами и сберечь во что бы то ни стало!..