Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Невеселые воспоминания! Но, кажется, они нормальны в русских монастырях, часто служивших и тюрьмами: надо же было земным владыкам использовать, при случае, их крепкие стены! Ведь вот и в Суздале самое сильное впечатление произвело на меня посещение тюрьмы для религиозных преступников, помещавшейся за толстыми неприступными стенами Спасо-Евфимиевского монастыря. В этой тюрьме годами томились чем-либо не угодившие правительству православные епископы, а также вожди сектантства. Сюда предполагалось, в конце 80-х или в начале 90-х годов прошлого столетия, заточить и великого Льва Толстого за его еретические взгляды. Инициатором этого дела был, по одним данным, обер-прокурор Святейшего Синода Победоносцев, а по другим – министр внутренних дел, известный мракобес и насадитель «классицизма» в школах граф Дмитрий Толстой 2. Спасла Льва Николаевича тогда его тетка Александра Андреевна Толстая, фрейлина «высочайшего двора». Она обратила внимание царя Александра III на готовящийся акт изуверской злобы и мести по отношению ко Л. Н. Толстому.

– На днях вам будет сделан доклад, – сказала Александра Андреевна царю при личном свидании, – о заточении в монастырь самого гениального человека в России.

– Толстого? – спросил царь.

– Вы угадали, государь!

– Значит, он злоумышляет на мою жизнь?

Фрейлина объяснила царю, что уж в этом-то Толстого никак нельзя заподозрить. В результате, когда министр (Победоносцев или Д. Толстой) подал царю соответствующий доклад, последний отодвинул его и произнес:

– Прошу вас Толстого не трогать! Я нисколько не намерен сделать из него мученика и обратить на себя всеобщее негодование. Если он виноват, тем хуже для него.

Министр, по словам А. А. Толстой, вернулся из Гатчины, изображая из себя «вполне счастливого человека»: мнение царя будто бы вполне совпало и с его собственным мнением!.. Таковы придворные блюдолизы.

А Толстой остался на свободе и в Суздаль так и не попал.

Но куда же все-таки посадили бы Л. Толстого в Спасо-Евфимиевском монастыре, если бы он был сюда доставлен? Отчасти ради того, чтобы узнать это, я и предпринял, собственно, свое пешеходное путешествие в Суздаль.

Тюрьму мне показали. Она помещалась на узком, примыкающем изнутри к монастырской стене и закрытом со всех сторон дворе. Это было одноэтажное, длинное здание. Все оно состояло из довольно широкого и длинного коридора и примыкавших к нему десяти или пятнадцати камер для заключенных, «смельчаков», рискнувших в религиозной области думать и верить в чем-то по-своему. Смехота! Людей этих ведь даже не судили. Все они бывали арестованы и попадали сюда в порядке простого административного распоряжения, а сидели, повторяю, годами, часто до самой смерти. Таковы были порядочки!

Я попросил открыть мне хотя бы одну из камер. Комнатка – довольно просторная, больше обычной тюремной одиночки. Одно окно, упирающееся в каменную стену. Кровать, стол, больше ничего. И вот в такую-то камеру собирались засадить и Льва Толстого. У меня дух занялся, когда я представил себе Льва Николаевича в этой обстановке. Ведь по плану Дмитрия Толстого, его великому однофамильцу давали бы бумагу для писанья только небольшими порциями и выдавали бы новую порцию лишь после сдачи исписанной старой начальству. И так – с конца 1880-х годов! Значит, лет 20, а то и больше, надо было бы просидеть тут «великому писателю земли русской». Это, пожалуй, было бы слишком даже для Толстого, при всем его стремлении «пострадать» за свои убеждения. А уж для русской литературы, наверное, было бы плохо, очень плохо!

Возвращаясь из Суздаля назад, я не преминул еще раз полюбоваться на церковь Покрова на Нерли. Помню также, как в небольшой попутной деревне, зашел я в одну избу – попросить продать мне немного молока и хлеба. Хозяйка, тихая, грустная, не старая еще, бедно одетая женщина, оказавшаяся вдовой и жившая с маленьким сыном, приветливо встретила меня, угостила и решительно отказалась от какой бы то ни было платы.

Мне даже непонятно было такое (не подберу другого слова) самоотречение: «Ведь она сама нуждается!» – говорил я себе. Но, видно, есть или было в душе трудовой русской женщины что-то такое, что помогало ей побеждать нужду и телесные материальные требования. Вот, может быть, таких-то и имел в виду Тютчев, когда писал о России:

В 1918 году исполнялось 90 лет со дня рождения Л. Н. Толстого. Московские друзья решили устроить ряд собраний памяти великого писателя.