Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Вместе с хозяином хаживал я также на широкую пойму за Клязьмой, помогая ему обкосить, совместно с десятками других горожан, общие городские покосы, занимавшие огромное пространство. Выходили мы из дому до зари, запасшись хлебом и провизией на целый день, и начинали работу с раннего утра, как только засветит солнце. Сначала сплошной туман обволакивал всю окрестность, но потом туман редел и стлался все ниже и ниже, и так весело было наблюдать, как выныривали из него темные, плечистые фигуры косцов в рубахах – косцов, шедших в одну линию друг за другом, – и слышать, как со всех сторон раздавалось дружное: джик! джик!..

А потом – совместное точенье кос, отдых, завтрак, обед, костры, купанье…

Именно владимирские впечатления и их поэзия воскресли во мне, когда в 1948 году я прочел в одном из советских журналов талантливое стихотворение Н. Рыленкова:

А памятники древней славы Владимира! Вот они возвышаются на высоком обрывистом берегу над рекой, далеко видные с заречной поймы, знаменитые белокаменные соборы: Успенский, Дмитровский, рядом – церковь Рождественского монастыря.

«Проста и органична композиция памятников Владимира: план приближается к квадрату, стены с трехчастным делением и четыре столба внутри церкви высоко поднимают своды, создавая удлиненные и необыкновенно изящные пропорции. Архитектурные детали – тянущиеся во всю высоту здания колонки с резными капителями, обнимающий здание пояс из арочек, перспективные порталы и обрамления узких окон – не дробят, а лишь подчеркивают стройность архитектурной системы. Строительный материал – белый известковый камень – послушен руке резчика, и зодчий то покрывает стены сплошным орнаментальным узором, то скупо распределяет «прилепы» в верхней части стен, располагая их в строго геометрическом порядке» (Памятники русской архитектуры, 1946).

Подумать только, что владимирский Успенский собор, воздвигнутый великим князем Андреем Боголюбским в 1158 году, послужил прототипом для гораздо более позднего Успенского собора в Москве, построенного Аристотелем Фиоравенти! Собор этот привлекателен не столько снаружи (древний стиль не сохранился точно), сколько внутри. Я любил его высокие своды, нарядные стены с фресками работы Андрея Рублева и Даниила, потемневшие, но все же прекрасные, полные нераскрытого мистического содержания иконы, узкие переходы с княжескими гробницами, шлем и железные стрелы XII века, покоящиеся на гробе князя Изяслава, – всю его несовременную, «нездешнюю», музейную красоту, уводящую нас в далекое прошлое или приводящую это прошлое к нам.

Успенский собор производил на меня особенное впечатление еще и по воспоминанию об одной картине. Имею в виду картину художника… [90]репродукцию которой я, еще гимназистом младших классов, встретил в «Ниве» или в каком-то другом русском журнале. На картине запечатлен трагический эпизод, имевший место именно здесь, во владимирском Успенском соборе, в 1238 году. На город напали татары. Великий князь отсутствовал: он собирал войска для отражения врага. Его жена и дети с престарелым митрополитом укрылись на хорах в здании Успенского собора. Степные хищники подожгли собор – и все находившиеся в нем погибли. Именно гибель княжеского семейства и послужила темой для исключительно эффектной, патетической картины, содержание которой до сих пор живо в моем воображении: посередине подымается высокая фигура убеленного сединами митрополита, в полном облачении, с крестом в руках и с глазами, обращенными к небу, а вокруг старца-архипастыря сгрудились и прижимаются к нему, как к «последней защите», упавшие на колени женщины и дети. Из-под пола выбиваются языки пламени и клубы дыма, заволакивающие хоры.

Сердце мое трепетало от сознания, что я нахожусь на месте, где разыгралось это ужасное, мрачное событие древней русской истории.

Стоящий рядом и меньший по размерам Дмитровский собор хранил на внутренней стороне своих стен ценнейшие древние фрески, изображающие святых и ангелов, но еще более поражал изяществом внешнего вида: удивительный стройностью и легкостью летящих кверху масс, а главное, покрывающим снаружи всю верхнюю половину храма широким и великолепным «чехлом» чудесных, тесаных из белого камня, прихотливых и разнообразных по содержанию рельефных изображений: святых, человека, зверей, птиц, цветов и листьев.