Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

«…На днях меня посетил бывший секретарь Л. Н. Толстого Б. и дал мне неизданной раньше, при самодержавии, литературы Льва Николаевича: 2 номера журнала «Голос Толстого и единение», брошюры (Л. Н. Толстого. – В. Б.) «О патриотизме», «Письмо к революционеру», «Политическим деятелям» и воззвание к враждующим русским людям. Прочитав все это по нескольку раз, передо мной открылся совершенно неведомый мне до сего времени, совсем иной мир, чем тот, в котором мы пресмыкаемся сейчас. Я только теперь проснулся от долгой, болезненной спячки, вечной ночи, и теперь мне стало все так ясно, просто и светло. Темница с каменными сырыми стенами и крошечным окошком стала казаться мне как цветочная оранжерея. Кругом все видать и слыхать [89]».

Такие письма не могли нас не радовать. Но все же посещения тюрем стали для всех тяжелы и мало-помалу сами, без какого бы то ни было давления или нажима со стороны властей, сошли на нет и прекратились. Тяжело бывало, главное, уходить из тюрем, оставляя в их тесных и душных камерах всех других заключенных.

Мы, впрочем, не умыли окончательно рук, отказавшись от посещения тюрем. Нам казалось, что о положении арестованных надо довести до сведения властей, обратив их внимание, главное, на чрезвычайную перегруженность мест заключения. Мы нередко встречали в тюрьмах лиц, попавших в них по недоразумению и тщетно ожидавших разбора их дела. Другие из заключенных, если даже и были виноваты, давно уже отбыли тот срок заключения, к которому они могли быть присуждены за свой поступок. Но разбором их дел никто не занимался. Новая власть, возникшая после Октябрьской революции, еще не сконструировалась окончательно, деятели старого суда отошли от нее, следствие не велось, суды не функционировали, – и несчастные арестанты должны были все это выносить на своих спинах, потому что не только из тюрем никого не выпускали, но туда еще подсаживали все новых и новых сидельцев. Арестанты не знали своей судьбы: сколько им сидеть, когда их выпустят, кто займется их делом. А тут еще к угнетенному моральному состоянию примешивался голод в самом прямом смысле этого слова, потому что скудный и без того тюремный паек был значительно сокращен вследствие продовольственного кризиса. Отапливались тюрьмы тоже недостаточно, и арестанты страдали от холода. В таком же положении находились и дети, заключенные в Сокольническую исправительную тюрьму.

Чтобы помочь как-нибудь делу разгрузки тюрем, совет ОИС, по предложению членов общества, посещавших тюрьмы, обратился с особым письмом к некоторым представителям московской адвокатуры, призывая их и их товарищей забыть на время о политических разногласиях с представителями новой власти и во имя человечности и милосердия, пользуясь Обществом истинной свободы в качестве посредника и как бы нейтральной почвы, войти в сношения с правительством только специально для данного случая, именно для дела разгрузки тюрем от ненужных и невинных даже с юридической точки зрения, лишних жертв.

Тут можно было бы сделать очень много и добиться прекрасных результатов, потому что революционная власть еще не обросла бюрократическими предрассудками и не боялась никаких смелых шагов, если только она считала их действительно полезными и нужными. Говорю так не голословно, а на основании того факта, что выдающиеся, стоящие у власти члены Коммунистической партии, с которыми я вел переговоры через Ем. М. Ярославского, соглашались работать в деле разгрузки тюрем с теми юристами-адвокатами, которых укажет совет ОИС. Но что же вышло? Адвокаты-политиканы сорвали соглашение.

На состоявшемся совещании группы адвокатов, где мною сделан был доклад о тяжелом положении заключенных в тюрьмах, проект ОИС о совместном с правительством рассмотрении всех дел заключенных юристами-специалистами был после всестороннего обсуждения отклонен, – при том отклонен именно по политическим мотивам. Либеральные адвокаты не хотели себя «уронить», начав работать с вышедшей из революции властью. Помню, этот фанатизм, эта узость произвели и на меня, и на других членов совета ОИС самое гнетущее впечатление.

Мы могли только еще возбудить перед политическим Красным Крестом, заботившимся о политических заключенных, вопрос о распространении его внимания и помощи также и на уголовных арестантов, и это было нам обещано. Помню, как, явившись в начале лета 1918 года для переговоров на заседание комитета политического Красного Креста, я, при входе из светлой передней в большую, полутемную и прохладную гостиную встречен был с особой любезностью симпатичной и худощавой пожилой женщиной в гладком черном платье, фигура которой была ярко освещена через открытую дверь и о которой я только после заседания узнал, что это была супруга А. М. Горького, выдающаяся и самоотверженная общественница Екатерина Павловна Пешкова. Она-то и руководила деятельностью политического Красного Креста. Слову ее, конечно, можно было верить.