Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Мало-помалу ОИС превращалось чуть ли не в своего рода партию, партию религиозно-анархическую. Лекций и приглашений в провинцию было так много, что понадобилось устроить при обществе особый «лекторский отдел», который и ведал делом устройства лекций.

Собрания в Москве шли своим чередом. По случаю 7-й годовщины смерти Л. Н. Толстого Обществом истинной свободы в память Л. Н. Толстого устроен был 20 декабря 1917 года большой вечер в Богословской аудитории Московского университета. На вечере выступили: И. И. Горбунов-Посадов – со вступительным словом, В. Г. Чертков с докладом на тему «Л. Толстой и современные события» (доклад состоял главным образом из цитат из разных статей Л. Н. Толстого о государстве и революции), Ф. А. Страхов с докладом на тему «Лев Толстой – глашатай истинной свободы» и, наконец, я – с докладом «Толстой и Церковь».

Это было второе (после вечера 1908 г. с Давыдовым, Сакулиным и Мережковским) выступление мое со знаменитой кафедры, овеянной славой имени В. О. Ключевского.

Скажу два слова о том оригинальном материале, который мне удалось использовать для доклада о Толстом и Церкви. В яснополянской библиотеке я наткнулся в свое время на книгу Евграфа Смирнова «История христианской Церкви», курс III–V классов духовных семинарий, 2 тома, СПб., 1886–1889. Книга, в которой дается довольно подробное обозрение различных христианских сект, полна была отметок Л. Н. Толстого, причем Л. Н. подчеркивал обычно те места в изложении воззрений отдельных сект, которые сходились с его собственным миросозерцанием. И это всегда были те ценнейшие стороны христианства – его отрицательное отношение к богатству, собственности, войнам, казням, к обрядовой и догматической стороне религии, – которые с особой жестокостью и последовательностью подавлялись, в истории, церквами и «христианскими» правительствами. Оказывалось, что в Церкви чуть ли не с первых веков христианства всегда велась огромная работа очищения подлинных истин Евангелия от засорения их церковниками. Евиониты, вальденсы, анабаптисты, гуситы, богумилы, меннониты, квакеры, назарены, духоборцы и другие представители религиозного сектантства всегда, еще до Толстого, стремились охранить и защитить живое религиозное чувство и живую, прогрессивную общественную мысль о христианстве. Отсюда я сделал такой вывод в своем докладе, что, собственно, христианской Церковью, все возрождающейся под разными наименованиями и снова и снова очищающейся от вносимых в нее хитрыми или невежественными людьми суеверных представлений, именно и следует считать это прогрессивное сектантство, тогда как то, что мы называем Церковью, – католической ли, православной ли, все равно, – является как раз ничем иным, как вредной, суеверной ересью.

На собрании в университете я, между прочим, встретился в перерыве с возмужавшим и обзаведшимся пушком над губами и на бороде сибиряком Вениамином Тверитиным, три года тому назад самым юным участником воззвания «Опомнитесь, люди-братья» и автором другого, тобольского, еще более резкого воззвания против войны. Мне говорили о Тверитине, что он усвоил мировоззрение Коммунистической партии, но сам я спросить его об этом не успел. Он был не один и торопился уходить. Я очень пожалел, что пытливый юноша не остается на мой доклад. Мы дружелюбно улыбнулись друг другу – больше в жизни не встречались. Ничего не знаю о его дальнейшей судьбе.

Летом 1918 года я отправился на Таганку, в дом, принадлежавший раньше Кузнецовым, чтобы разыскать свои книги, находившиеся временно в комнате моего брата Вениамина. Несколько месяцев тому назад он уехал с Кузнецовыми на юг и до сих пор не возвращался, а между тем дом, как я знал, конфискован был под народную библиотеку имени В. О. Ключевского. Вопрос шел о книгах ценных: 80 томах Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, приобретенного мною еще гимназистом в Томске, полном собрании сочинений Шекспира под редакцией проф. С. А. Венгерова и др. От заведующей библиотекой я узнал, что вся обстановка дома Кузнецовых, а также посуда, белье, книги, картины и т. д., были вывезены одним из советских учреждений и находятся неизвестно где. Вместе с имуществом богатых владельцев дома забрано было и все то, что нашли в комнате репетитора. Заведующая даже провела меня в эту комнату, и я убедился, что о моих книгах там и помину не оставалось. Я понимал, конечно, что в ветроломе революции и не могло быть иначе: ведь дом Кузнецовых был фабрикантский, капиталистский в полном смысле, а разбираться в том, что принадлежало отсутствующим хозяевам или их репетитору-студенту было, конечно, некогда. Не цепляясь и сам за собственность, я спокойно принял известие о потере книг и, поблагодаривши заведующую библиотекой, хотел было уже удалиться, как она задержала меня на минуту и принесла пачку семейных кузнецовских фотографий, найденных в разных углах дома.