Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Как развивались события?

Восстание генерала Корнилова против власти Временного правительства в конце августа 1917 года было событием, впервые после февраля взволновавшим даже «толстовцев». Мы вдруг почувствовали опасность для революции, для завоеванных ею народных прав и свобод. Политика резко вломилась в наше аполитическое сознание.

– Ты за кого? За Керенского или за Корнилова? – помню полушутливый, полусерьезный вопрос Димы Черткова при случайном встрече. – Я – за Керенского! – добавил он.

Но мне казалась более последовательной, с «толстовской» точки зрения, оппозиция и Корнилову, и Керенскому, хотя в душе я также не мог не осуждать генеральского выступления. На очередном собрании в Газетном, ex cathedra [86], я подробно распространился на тему о том, что и Керенский, и Корнилов идут по пути насилия и что, следовательно, нам не следует поддерживать ни того, ни другого.

– У нас некоторые восхищаются Керенским, – говорил я, – но Керенский продолжает войну, а война – это убийство, и каждый солдат – убийца, а Керенский – вождь убийц!

Это резкое выступление многим очень не понравилось. Меня осуждали за него и в доме Чертковых.

Между тем события все более и более набирали силу. Благодаря организованным большевиками отрядам Красной гвардии Корнилов был разбит. Влияние Коммунистической партии росло не по дням, а по часам. Появился лозунг «Вся власть Советам», – лозунг, объединявший народные массы и готовивший их на борьбу с Временным правительством. В Петрограде потерпел крах созданный Временным правительством Предпарламент (Временный Совет Республики). Приближался октябрь.

Вторую половину октября месяца 1917 года я проводил не дома, в комнате при Толстовском музее, а в гостях у своего брата Вениамина, проживавшего в качестве репетитора в семье Кузнецовых на Таганке. Дело в том, что в музее я решительно не имел покоя: всякий, кто только заходил в музей, считал нужным заглянуть и ко мне. Кроме того, многочисленные единомышленники и особенно единомышленницы Л. Н. Толстого тоже обращались ко мне по всякому поводу в урочные и неурочные часы, лично либо по телефону. Я работал тогда над историей нашего выступления против войны в 1914 году, и мне хотелось большего покоя хотя бы по вечерам, по окончании всей дневной суеты. Но и этого покоя не было.

Тогда я решил бежать куда-нибудь из музея, поселиться на стороне и не открывать никому, за исключением одного-двух ближайших друзей, своего адреса. Брат Вена знал об этом моем горячем желании и устроил мне приглашение от Кузнецовых – пожить у них.

Семью Кузнецовых я и сам давно и хорошо знал. Она состояла из отца – старика, директора-распорядителя Переяславской мануфактуры, его милой, пожилой жены, которую Вена сумел заинтересовать Толстым и которая не начинала дня, не прочитав страницы «Круга чтения», из четырех сыновей в возрасте от 17 до 35 лет и дочки – девочки лет 12. Это была очень своеобразная и во многом разношерстная семья. Отец всецело принадлежал к старозаветному, православному московскому купечеству; мать, сохраняя все привычки своей среды, все же эмансипировалась несколько – через Толстого; два старшие сына, 30 и 35 лет, хоть и получили образование (старший числился инженером), но остались характерными дельцами промышленной и купеческой Москвы. Зато трое младших детей уже были свободны от буржуазно-купеческого налета: 18-летний Володя, перешедший по неспособности к латинскому языку из гимназии в среднее техническое училище, интересовался больше всего на свете индийскими йогами, 16-летний Сережа блестяще учился в одном из последних классов гимназии и увлекался игрой на рояле, а 12-летняя Ната была пока… просто милой, наивной девочкой.

Познакомился я с Кузнецовыми в первый год моего студенчества. Меня рекомендовал им тогда в качестве репетитора через другого их домашнего учителя небезызвестный в свое время литературовед Н. М. Мендельсон, к которому (как и к В. Ф. Миллеру) я приехал с рекомендательным письмом от Г. Н. Потанина из Сибири. Володя и Сережа, тогда еще подростки, а после и их сестренка Ната, и были моими учениками. Я оставался учителем в доме Кузнецовых вплоть до самого отъезда в Ясную Поляну в январе 1910 года. Уезжая же, передал всех трех своих учеников моему младшему брату Вене. Но только я не жил у Кузнецовых, а Вена стал даже жить у них.

За три года с лишним, пока я ежедневно ездил на конке на Большую Алексеевскую (ныне Коммунистическую) ул., близ Таганской площади, к Кузнецовым, я очень привык к этой семье, подружился со своими учениками и создал хорошие отношения с их матерью, на которой и лежали все заботы о воспитании и образовании младших детей. Отец и двое старших, женатых его сыновей стояли и от меня, и от младшей половины своей собственной семьи довольно далеко: их всех поглощали «дела», промышленные, денежные «дела», а самого старшего сына, инженера Александра Ивановича, кроме того, и светская, разгульная жизнь.