Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

– Я с Львом Николаевичем прожила сорок восемь лет – и так его и не поняла! – заявила однажды сама Софья Андреевна. – Или уж очень приходится осуждать. Так лучше – не понимать!..

А я вспомнил, как сам Толстой, после одного недоразумения с женой, при котором она действительно обнаружила полное непонимание его, устало обронил, проходя мимо меня (я присутствовал при его разговоре с Софьей Андреевной, вышедшей затем из комнаты):

– Невольно вспоминаешь буддийскую поговорку о ложке, которая не знает вкуса находящейся в ней пищи!..

Один раз, после продолжительных и горьких сетований Софьи Андреевны о том, что ее напрасно обвинят в преждевременной гибели Льва Николаевича и объявят Ксантиппой, а между тем поправить прошлого, даже при желании, уже нельзя (ее томила эта мысль), я сказал, что в ее распоряжении есть еще один жест, один шаг, который мог бы изменить суждение о ней потомства, – что этот жест и этот шаг состоит в том, чтобы уйти в монастырь. Софья Андреевна не то чтобы рассердилась в ответ, а искренне обиделась, но не за то, собственно, что я рекомендую ей жест раскаяния и посылаю в монастырь, а за то, что я… хочу разлучить ее с Ясной Поляной, – с Ясной Поляной, которая так крепко приросла к ее сердцу!

Чтобы только остаться верным истории и не брать на себя греха умолчания о своей собственной нетерпеливости, упомяну еще об одном столкновении моем с Софьей Андреевной, благо под рукой сохранились даже относящиеся сюда документы. 17 марта 1914 года, после одной крайне тяжелой беседы все на ту же тему о том, какой дурной человек был Лев Николаевич, я – в отчаянии – написал Софье Андреевне, из комнаты в комнату, такое письмо:

«Многоуважаемая Софья Андреевна,

Работа по окончанию описания библиотеки, по-видимому, требует моего пребывания в Ясной Поляне. Ввиду этого я позволил бы себе заявить, что согласен продолжать работу лишь в том случае, если бы вы стали смотреть на меня только как на работника, не касаясь ни взглядов моих, ни убеждений как частного человека, ни отношения моего ко Льву Николаевичу. Ибо иначе я не могу не оставить за собой полной свободы возражения на все то, с чем, по совести, я не соглашаюсь и на что отвечать молчанием, которое бы принималось за согласие, я также не нахожу достойным.

Независимостью своих суждений и своего положения я дорожил и дорожу и расставаться с нею ни при каких условиях не считаю возможным.

Покорно прошу не отказать уведомить меня об отношении вашем к этому письму.

Уважающий вас Вал. Булгаков»

Ответ был такой:

«Вы очень ошибаетесь, Валентин Федорович, что мысли и слова мои были обращены к вам; я совершенно не имела вас в виду и не считала себя обязанной считаться с мнением посторонних. Я беседовала с Варварой Валериановной, и потому резкая речь ваша была для меня неожиданностью, тем более что я не желала касаться ваших взглядов и убеждений, и не давала этим права возражать мне. Ведь вы начали с вашего негодования на мое упоминание о молебне. Ваше же полное непонимание меня и моего отношения к мужу я давно усмотрела в вас, – оно мне и не нужно.

Вы со злобой (по-христиански, верно) кричали о моем осуждении Льва Николаевича, на мои слова, что веками создается такой человек, как Лев Николаевич, проповедующий людям добро и любовь, и что даже такой учитель попал в сети зла под конец его жизни.

«В доме завелась «Вражья сила», и Чертков во многом виноват», – писала мне Марья Николаевна, сестра Льва Ник-ча. То же говорила я.

Признаюсь, что горячность вашу и злые слова могу еще объяснить как характер, но угрозы ваши о возражениях, как бы рыцарски высказанных вами мне, прожившей с мужем 48 лет, – мне просто смешны и мелочны.

Я совершенно согласна никогда с вами ни говорить ни о чем больше, как о необходимом, испытав вашу заносчивость и полное непонимание меня.

Очень жаль, что вы так легко разрушаете добрые и хорошие отношения с людьми.

С. Толстая».

Конечно, отвод на Варвару Валериановну Нагорнову (племянницу Льва Николаевича, дочь его сестры М. Н. Толстой) был только фикцией, очевидной и для меня, и для самой Софьи Андреевны. Что касается упоминания о молебне, то тут имеется в виду молебен, отслуженный, по заказу Софьи Андреевны, священником из соседнего села Кочаков в кабинете Льва Николаевича еще при жизни последнего, во время одной из коротких отлучек его из Ясной Поляны: православным богослужением Софья Андреевна изгоняла из дома и из кабинета мужа «нечистого духа», каковой олицетворялся, по ее тогдашнему представлению, Чертковым.