Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

При жизни Льва Николаевича для меня (да думаю, что и для многих других) в Ясной Поляне существовал только он. Это была такая огромная личность, с таким огромным авторитетом и с такою силою непосредственного излучения ума и таланта, что все внимание невольно сосредотачивалось на ней и только на ней. Естественно, что, поселившись в Ясной Поляне по смерти учителя, я стал пристальнее приглядываться и к другим, жившим в ней постоянно или посещавшим ее лицам, и прежде всего – ко вдове и детям Льва Николаевича. И узнал их как будто действительно лучше, чем раньше. А если и нет, то больше с ними сжился.

Что касается подруги жизни Льва Николаевича, то и раньше она ко мне хорошо относилась, а теперь стала относиться еще лучше, доверчивее и сердечнее. Улучшилось и мое отношение к ней. Душана Петровича обычно не было дома. Ю. И. Игумнова либо занималась своими животными, либо глубокомысленно молчала. Она не была, к тому же, свидетельницей последнего года жизни Толстого, и Софье Андреевне чаще всего приходилось обращаться с своими сетованиями и воспоминаниями ко мне. Кроме горячей любви ко Льву Николаевичу, нас сближали также любовь к природе и специально к яснополянской природе, любовь к литературе, к музыке, отрицательное отношение к войне. Мало-помалу у нас установились с одинокой и престарелой женщиной отношения матери с сыном.

Все это, впрочем, не было так просто. Хорошо, когда Софья Андреевна была в спокойном состоянии. Тогда она могла интересоваться моей работой в библиотеке или слушать мои восторженные описания Алтайского и Приалтайского краев, или пускаться в воспоминания о том далеком времени первых двадцати лет своей совместной жизни со Львом Николаевичем, когда оба они были счастливы. Она рассказывала, как создавались «Война и мир», «Анна Каренина», с кого писал Толстой Анну (дочь Пушкина m-me Гартунг, красавица с характерными завитками волос на затылке, и скромная экономка соседнего помещика Бибикова, обманутая «барином» и бросившаяся под поезд в Ясенках), Стиву Облонского (кн. Д. Д. Оболенский и Васенька Перфильев), Васеньку Весловского (Анатоль Шостак, сын начальницы института благородных девиц). Я узнавал, что когда Лев Николаевич писал «Войну и мир» в угловой комнате внизу, под нынешней комнатой Софьи Андреевны, то он требовал обычно, чтобы молодая его жена присутствовала при этом. Счастливая Софья Андреевна сидела или полулежала, прикорнув к ногам мужа, на мохнатой медвежьей шкуре и иногда незаметно засыпала в этой позе. Далее я узнавал, что автор «Войны и мира», по его собственным словам, «перетолок» вместе Соню (Софью Андреевну) и Таню (сестру ее Татьяну Андреевну, позже Кузминскую), и у него получилась Наташа Ростова.

– А правда, что вы двенадцать раз переписывали «Войну и мир»?

– Почему именно двенадцать? Некоторые места приходилось переписывать, может быть, и еще больше, чем по двенадцати раз, другие – гораздо меньше, смотря по тому, какой отрывок давался Льву Николаевичу легче или труднее…

Выслушивал я также горячие заявления Софьи Андреевны о том, что она всегда была верна своему мужу, даже «пожатием руки» ему не изменяла. Если же ее обвиняли – дочь Саша и другие недоброжелатели из домашнего круга – в особом внимании к композитору С. И. Танееву, несколько раз, в давние времена, гостившему в Ясной Поляне, то и это было совершенно несправедливо: Танеев чудно играл на рояле, и внимание ему Софья Андреевна дарила именно как пианисту, а не как мужчине. Игра Танеева для нее особенно важна была после смерти сына Ванечки в 1895 году: только музыка и забвение, которое она находила в музыке, утешали ее в ее безысходном, безмерном горе, серьезно нарушившем ее душевное равновесие. А из этого сделали «роман»!..

Софье Андреевне нравился князь Сергей Семенович Урусов [74], и когда однажды во время верховой прогулки князь, сидевший на английской лошади, провалился под мост, то она страшно перепугалась и вскрикнула, но первое чувство страха было у нее будто бы не за Урусова, а за лошадь. И Лев Николаевич не ревновал (?) ее. Он говорил, бывало: «Я понимаю, что ты любишь Урусова, и ничего не имею против этого, потому что я и сам люблю его!..» Урусов же всегда повторял Софье Андреевне: «Графиня, я перед вами всю жизнь на коленях!..» Почти то же говаривал ей, бывало, и поэт Фет, «скучный старикашка», с которым можно было говорить только об овсе да о лошадях…

Узнавал я и обо всех светских успехах Софьи Андреевны. Однажды, в великолепном туалете, который Софья Андреевна подробно описывала, отправилась она на бал в генерал-губернаторский дворец, и восхищенный генерал-губернатор, старик князь Владимир Андреевич Долгоруков, приветствовал ее громким восклицанием: «Торжественное вступление графини на бал!..»