Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Забавно было видеть, как вечером, после обеда, священник, заложив руки назад, ходил по залу, оглядывался на большие портреты работы знаменитых художников в золотых рамках и все повторял:

– Вот чудеса! Хохол куда попал! А? Хохол куда попал!..

Софья Андреевна и все присутствующие добродушно смеялись наивности священника.

С ночным поездом он уехал обратно на юг, домой.

Находясь в Ясной Поляне, священник отнюдь ни от кого не таился, не прятался, наоборот – держался открыто и свободно, и только случайному отсутствию других приезжих он обязан был тем, что не столкнулся ни с кем из посторонних. Тем не менее факт его приезда и богослужения на могиле Льва Николаевича не остался утаенным. Да и не мог остаться. О священнике знала прислуга, панихиду на могиле видели проезжавшие мимо крестьяне. Из Ясной Поляны весть долетела до Тулы и попала сначала в местную, а потом и в столичную печать. Сенсацию из панихиды на могиле Толстого сделали огромную. Газеты вкось и вкривь описывали и толковали яснополянское событие. Святейший Синод кинулся было на поиски злокозненного священника, но, убедившись, что не найдет его, объявил, что он считает этого священника не настоящим. Такое мнение никем всерьез принято быть не могло, тем более что и сама гр. С. А. Толстая письмом в редакцию газеты «Русское слово» подтвердила факт совершения православного чина отпевания и панихиды на могиле ее покойного мужа. На деревне полиция чинила допрос мужикам о священнике, и те несли, кому что вздумается: один говорил, что священник – толстый, другой – что тонкий, один – что он старый, другой – что молодой и т. д. Полиция ничего не поняла. Подбивалась она через местного пролаза-урядника и к прислуге яснополянского дома. Та тоже не очень много и точно рассказывала. Полиция не посмела, однако, обратиться ни к самой графине, ни ко мне, ни к Ю. И. Игумновой.

Таким образом, личность священника осталась не установленной. Тем не менее в печати шло препирательство о его поступке: одни одобряли этот поступок, как «революционный», другие, напротив, находили, что близкие Толстого, позволившие священнику отслужить панихиду, «оскорбили память Льва Николаевича». Надо сказать, что такое разделение произошло независимо от разделения на «правых» и «левых»; напротив, видно было, что партийная окраска ничего не помогла в суждении по этому вопросу.

Среди «толстовцев» мнения тоже разделились. Некоторые осуждали меня за то, что я, не верующий по-православному, присутствовал на панихиде. Ругательное письмо в этом смысле получил я и от Александры Львовны из Москвы. Другие, напротив, считали, как и я, что поступок священника – это, скорее, вода на нашу «толстовскую» мельницу. Недаром и сам Синод так переполошился!

В письме к сотруднику «Русского слова», видному публицисту Д. В. Философову, просившему меня разъяснить ему настоящее положение вещей, я окончательно и в таких выражениях высказал свой взгляд:

«…Священник решился на этот свой поступок, несомненно, из самых чистых побуждений. Я верю в это. Он произвел здесь и на меня, и на всех – самое лучшее впечатление: своим умом, своей непосредственностью и своей живостью, а также свободными, независимыми взглядами. Не подумайте, что он атеист. Напротив, он – верующий по-православному человек. Льва Николаевича он считает христианином, но не во всех его утверждениях с ним согласен (хотя основательного знакомства с идеями Льва Николаевича у него нет). Пишу я вам о вере священника на основании нашего разговора с ним наедине, причем, как мне показалось, священник был в этом разговоре безусловно правдив и искренен.

Что побудило его совершить отпевание? Уважение ко Льву Николаевичу и невозможность перенести, согласиться с запрещением Синода молиться за Толстого. Священник не почел нужным подчиняться Синоду, потому что считает его учреждением неканоническим.

Софьей Андреевной не было оказано никакого давления на священника. Желание совершить службу возникло у него вполне самостоятельно. Он первый обратился с этим предложением к Софье Андреевне, как к жене Толстого и хранительнице его могилы. Софья Андреевна впервые видела этого человека и ничего о нем не знала раньше.

Сама она тоже считает себя православной; всегда, сколько я ее помню, почитала Церковь, выражая свое тяготение к ней даже при жизни и в присутствии Льва Николаевича. Я верю, что поступок священника и факт совершения службы на могиле Льва Николаевича принес ей внутреннее удовлетворение.