Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Софья Андреевна кинулась на колени, обняла эти ноги, припала к ним головой и долго оставалась в таком положении, пока мы не уложили вновь Льва Николаевича как следует на кровати.

Вообще, Софья Андреевна производила страшно жалкое впечатление. Она поднимала кверху глаза, торопливо крестилась маленькими крестами и шептала: «Господи! Только бы не на этот раз, только бы не на этот раз!..» И она делала это не перед другими: случайно войдя в «ремингтонную», я застал ее за этой молитвой.

Александре Львовне, вызванной мной из Телятинок запиской, она говорила:

– Я больше тебя страдаю: ты теряешь отца, а я теряю мужа, в смерти которого я виновата!..

Александра Львовна внешне казалась спокойной и только говорила, что у нее страшно бьется сердце. Бледные тонкие губы ее были решительно сжаты.

Но. не обошлось без печального инцидента. Софья Андреевна, несмотря на свое волнение, успела взять с письменного стола Льва Николаевича портфельчик с бумагами и спрятала его. Дети это заметили. Сергей Львович поспешил взять и спрятать записную книжку Льва Николаевича, Татьяна Львовна – ключ от его рабочего стола.

После пятого припадка Лев Николаевич успокоился, но все-таки бредил.

– 4, 60, 37, 38, 39, 70 – считал он.

Поздно вечером пришел он в сознание.

– Как вы сюда попали? – обратился он к Душану и удивился, что он болен. – Ставили клистир? Ничего не помню. Теперь я постараюсь заснуть.

Через некоторое время Софья Андреевна вошла в спальню, стала что-то искать на столе около кровати и нечаянно уронила стакан.

– Кто это? – спросил Лев Николаевич.

– Это я, Левочка.

– Ты откуда здесь?

– Пришла тебя навестить.

– А!..

Он успокоился. Видимо, он продолжал находиться в сознании.

Ночью, воспользовавшись тем, что Лев Николаевич заснул и все разошлись, Софья Андреевна вынула взятый ею из кабинета Льва Николаевича портфельчик из своего шкафика в гостиной, куда она, было, его спрятала, и понесла к себе в комнату. Татьяна Львовна встретила ее.

– Мама, зачем же вы берете портфель?

– Чтобы Чертков не взял.

По требованию Татьяны Львовны она отдала ей портфель…

Болезнь Льва Николаевича произвела на меня сильное впечатление. Куда бы я в этот вечер ни пошел, везде передо мной в моем воображении вставало это страшное, мертвенно-бледное, насупившееся и с каким-то упрямым, решительным выражением лицо: слишком выразительны были его черты, смысл же этого выражения был ясен, и мысль о нем резала сердце. Когда я не смотрел на лицо и видел только тело, жалкое, умирающее, мне не было страшно, даже когда оно билось в конвульсиях: передо мной билось только животное. Если же я глядел на лицо, мне становилось невыносимо страшно: на нем отпечатлевалась тайна, тайна великого действия, великой борьбы, когда, по народному выражению, «душа с телом расстается».

Поздно ночью приехал из Тулы доктор (Щеглов). Но он уже не видал Льва Николаевича. Душан объяснил ему болезнь, как отравление мозга желудочным соком. На вопрос наш о причине судорог приезжий доктор отвечал, что они могли быть обусловлены нервным состоянием, в котором находился Лев Николаевич в последнее время, в связи с наличностью у него артериосклероза.

Легли спать во втором часу ночи. Я и Душан – поблизости со спальней. Бирюков просидел в спальне до третьего часа ночи [55].

Возобновились подглядывания, подслушивания. У Чертковых было тоже неспокойно. «Галя (жена Черткова) очень раздражена», – записывает Лев Николаевич в интимном дневничке. Раздражена, очевидно, тем, что Лев Николаевич ради Софьи Андреевны допускает перерывы в своем общении с Чертковым. Чертков в письме-статье к болгарину Досеву подробно освещает интимную жизнь Льва Николаевича, уверяя притом, что «подвиг жизни» Толстого в том-то именно и состоит, что он находит в себе силы переносить тиранию своей жены. Льву Николаевичу в этом писании «неприятно нарушение тайны (его. – В. Б.) дневника». Словом, круг вражды и недовольства вокруг Толстого запутался, замотался снова.

Все упорнее и упорнее заговорили, зашептались в яснополянской «ремингтонной», в Телятинках о том, что Толстой в недалеком будущем покинет Ясную Поляну. Передавали друг другу о письме его к крестьянину – писателю М. П. Новикову в деревню Боровково, близ станции Лаптево, за Тулой, с просьбой подготовить «хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату». Все устали, изнервничались и ждали какого-то нового события, просветления, удара, которые бы разрешили в ту или иную сторону напряженное положение.