Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Это было 3 октября. С утра Лев Николаевич был очень оживлен. Ездил с Душаном Петровичем верхом. И ничто решительно не предвещало того, что случилось вечером. А случилось вот что.

Перед обедом Лев Николаевич заспался и, прождав его до 7 часов, сели за стол без него. Разлив суп, Софья Андреевна встала и еще раз пошла послушать, не встает ли Лев Николаевич. Вернувшись, она сообщила, что в тот момент, как она подошла к двери спальни, она услышала чирканье о коробку зажигаемой спички. Входила ко Льву Николаевичу. Он сидел на кровати. Спросил, который час и обедают ли. Но Софье Андреевне почудилось что-то недоброе: глаза Льва Николаевича показались ей странными.

– Глаза бессмысленные… Это – перед припадком. Он впадает в забытье… Я уже знаю. У него всегда перед припадком такие глаза бывают [54].

Софья Андреевна поела немного супу. Потом, шурша шелковым платьем, отодвинула стул, поднялась и снова пошла в кабинет.

Дети – гостившие в Ясной Поляне Сергей Львович и Татьяна Львовна – невольно переглянулись: зачем она беспокоит отца?

Но на вернувшейся Софье Андреевне лица не было:

– Душан Петрович, подите скорее к нему!.. Он впал в беспамятство, опять лежит и что-то такое бормочет. Бог знает что такое!

Все вскочили точно под действием электрической искры. Душан, за ним остальные побежали через гостиную и кабинет в спальню.

Там – темнота. Лев Николаевич лежал на постели. Он шевелил челюстями и издавал странные, негромкие, похожие на мычание, звуки.

Отчаяние и за ним ужас прокрались в эту комнату.

На столике у изголовья зажгли свечу. Сняли со Льва Николаевича сапоги и накрыли его одеялом.

Лежа на спине, сжав пальцы правой руки так, как будто он держал ими перо, Лев Николаевич слабо стал водить рукой по одеялу. Глаза его были закрыты, брови насуплены, губы шевелились, точно он что-то пережевывал во рту.

Душан всех выслал из комнаты. Только П. И. Бирюков, тоже случайно оказавшийся в этот день в Ясной Поляне, остался там, присев на кресло в противоположном от постели углу. Софья Андреевна, Сергей Львович, я, Татьяна Львовна и Душан, подавленные, вернулись в столовую и принялись за прерванный обед.

Только что разнесли сладкое, прибежал Павел Иванович.

– Душан Петрович, у Льва Николаевича судороги!

Снова бросились все в спальню. Обед велено было совсем убрать. Когда мы пришли, Лев Николаевич уже успокоился. Бирюков рассказывал, что ноги больного вдруг начали двигаться. Он подумал, что Льву Николаевичу хочется почесать ногу, но, подошедши к кровати, увидел, что и лицо его перекошено судорогой.

– Бегите вниз. Несите бутылки с горячей водой к ногам. Горчичники нужно на икры. Кофею, кофею горячего!

Кто-то отдавал приказания, кажется, Душан и Софья Андреевна вместе. Остальные повиновались и вместе с приказывавшими делали все, что нужно… Сухонький Душан бесшумно, как тень, скользил по всем направлениям комнаты. Лицо Софьи Андреевны было бледно, брови насуплены, глаза полузакрыты, точно веки опухли. Нельзя было без боли в сердце видеть лицо этой несчастной женщины. Бог знает, что в это время было у нее на душе, но практически она не потерялась: уложила бутылки вокруг ног, сошла вниз и сама приготовила раствор для клистира. На голову больного, после спора с Душаном, наложила компресс.

Лев Николаевич был, однако, еще не раздет. Потом я, Сергей Львович (или Бирюков) и Душан раздели его: мы с Сергеем Львовичем (или Бирюковым – даже не заметил) поддерживали Льва Николаевича, а Душан заботливо, осторожно, с нежными уговариваниями больного, хотя тот все время находился в бессознательном состоянии, снимал с него платье.

Наконец, его покойно уложили.

– Общество. общество насчет трех. общество насчет трех.

Лев Николаевич бредил.

– Записать, – попросил он.

Бирюков подал карандаш и блокнот. Лев Николаевич накрыл блокнот носовым платком и по платку водил карандашом. Лицо его по-прежнему было мрачно.

– Надо прочитать, – сказал он и несколько раз повторил: – разумность. разумность. разумность.

Было тяжело, непривычно видеть в этом положении обладателя светлого, высокого разума – Льва Николаевича.

– Левочка, перестань, милый, ну, что ты напишешь? Ведь это платок, отдай мне его, – просила больного Софья Андреевна, пытаясь взять у него из рук блокнот. Но Лев Николаевич молча отрицательно мотал головой и продолжал упорно двигать рукой с карандашом по платку…

Потом… потом начались один за другим страшные припадки судорог, от которых все тело человека, беспомощно лежавшего на постели, билось и трепетало. Выкидывало с силой ноги. С трудом можно было удержать их. Душан обнимал Льва Николаевича за плечи, я и Бирюков растирали ноги. Всех припадков было пять. Особенной силой отличался четвертый, когда тело Льва Николаевича перекинулось почти совсем поперек кровати, голова скатилась с подушки, ноги свесились по другую сторону..