Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Помню, однажды, сидя с Владимиром Григорьевичем за чаем в «кабачке» – кухне в доме Чертковых и пользуясь спокойным настроением друга Льва Николаевича, я выразил преследовавшую меня в те дни мысль о том роковом значении, какое могут иметь или получить события в Ясной Поляне при обострении открытой борьбы между близкими Толстого.

– Софья Андреевна теряет самообладание в борьбе. – сказал я. – Я думаю, что не надо бороться с ней, потому что она, раздражаясь, срывает свои обиды и раздражение на Льве Николаевиче!

– То же пишет мне Иван Иванович (Горбунов-Посадов. – В. Б.), – ответил Чертков. – Но вы оба неправы. Никакой «борьбы» с Софьей Андреевной нет. Мы только защищаем Льва Николаевича от этой ужасной женщины.

Слова эти были произнесены с невозмутимым спокойствием, как нечто само собой разумеющееся.

Неоднократно заводил я разговоры на ту же тему с Александрой Львовной – и тоже без всякого успеха.

В разгар борьбы, уже под осень, приехал из Москвы в Ясную Поляну близкий Льву Николаевичу и Чертковым человек – преподаватель консерватории, сотрудник изданий «Посредника» М. М. Клечковский. Сразу по приезде он напал в Ясной на Софью Андреевну. Она, по своему тогдашнему обыкновению, начала ему рассказывать такие вещи про Черткова, погрузила его в такую грязь, что бедный Клечковский пришел в ужас. Он тут же при Софье Андреевне расплакался и, вскочив с места, выбежал вон из дома как ошпаренный. Убежал в лес и проплутал там почти весь день, после чего явился, наконец, к Чертковым в Телятинки…

Очень впечатлительный человек и всей душой любящий Льва Николаевича, Клечковский никак не предполагал, чтобы великому старцу было так тяжело в Ясной Поляне, как это он заключил по своему свиданию с Софьей Андреевной, – и от такого открытия расстроился ужасно. Вероятно, он думал отдохнуть душой у Чертковых. Но. здесь он напал на Анну Константиновну Черткову и на самого Владимира Григорьевича, которые, со своей стороны, наговорили ему столько отвратительного про Софью Андреевну, погрузили его в такие невыносимые перипетии своей борьбы с ней, что Клечковский пришел в еще большее исступление. Мне кажется, он чуть не сошел с ума в этот вечер. Вероятно, он ясно представил себе то, чем все это может кончиться для Льва Николаевича.

Против обыкновения, Клечковский не остался ни погостить, ни даже ночевать у Чертковых и в тот же вечер уехал обратно в Москву. Случилось, что и я как раз в это же время собрался по своим делам в Москву, так что нас вместе с Клечковским отвозили в одном экипаже на станцию. (Потом мы ехали в вагонах разных классов.) По дороге на станцию спутник мой почти все время молчал и жаловался на головную боль. Мы перекинулись с ним только несколькими фразами. Признаться, и мне тяжело было касаться в разговоре яснополянских событий.

– Боже мой, как не берегут Льва Николаевича! Как не берегут Льва Николаевича!.. Как с ним неосторожны! – невольно прерывая молчание, вскрикивал только время от времени Клечковский, сидя рядом со мной и задумчиво глядя перед собой в темноту надвигавшейся ночи.

Эту фразу расслышал Миша Зайцев, деревенский парень, работник Чертковых, отвозивший нас на станцию.

– Да-а, Софья Андреевна, уж, верно, неосторожна! – заметил он на слова Клечковского.

Он, конечно, был наслышан у Чертковых о том, что делалось в Ясной Поляне.

– Тут не одна Софья Андреевна неосторожна, – возразил Клечковский.

– А кто же еще? – с недоумением спросил Миша Зайцев, оборачиваясь к нам с козел.

– Вот он понимает, кто! – кивнул на меня Клечковский.

Клечковского поразила та атмосфера ненависти и злобы, которой был окружен на старости лет так нуждавшийся в покое великий Толстой. И столкнувшись с ней невольно, он был потрясен. Неожиданное открытие вселило в него горькую обиду и самый искренний, естественный у любящего человека, страх за Льва Николаевича. А в Ясной Поляне и в Телятинках еще долгое время по его отъезде говорили о нем с снисходительно-презрительными улыбками:

– Он – странный!..

Как гроза с громом, молнией и ливнем, поражает и освежает иногда истомленных и заленившихся в душную, жаркую пору людей, так внезапная и опасная болезнь Льва Николаевича поразила и отрезвила ненадолго маленький кружок его родных и друзей, роковым образом забывшихся, перессорившихся и, незаметно для самих себя, снизившихся в своем человеческом достоинстве, – явное доказательство того, что и удары такого рода нужны бывают в жизни.