Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Поначалу, однако, прагматическая ценность обучения в корпусе должна была быть неочевидной для дворянского сообщества в целом – и вовсе не потому (или не только потому), что сообщество это сомневалось в ценности образования вообще. Дело в другом: петровские школы, по-видимому, оставили по себе очень плохую память среди дворян. Не говоря уже о том, что зачисление в них начиная с середины 1710‐х годов производилось в основном принудительно, без учета пожеланий недорослей, Петр так и не сумел наладить их регулярное финансирование. Жалованье не только было весьма скромным, но и выплачивалось с большими задержками; попавшие под штраф должны были служить вовсе без жалованья. В итоге ученики Морской академии прямо бедствовали, иногда перебиваясь то черными работами, а то и нищенством. Еще более важно, пожалуй, что петровские школы не предусматривали механизма предсказуемого производства выпускников в чины. Серьезной проблемой это стало с окончанием Северной войны, когда потребность в офицерах сократилась, особенно в морских: чинопроизводство по флоту шло крайне медленно, и десятки, если не сотни выпускников Морской академии были обречены годами и даже десятилетиями оставаться в промежуточном статусе гардемаринов [740].

Неудивительно поэтому, что некоторые недоросли, оказавшиеся в корпусе против своей воли в первые годы его существования, сомневались в том, что пребывание в новой школе будет полезно для их карьеры. В частности, в корпус были скопом записаны молодые придворные скончавшихся царицы Евдокии и царевны Прасковьи. Гоф-юнкер царевны Прасковьи князь Федор Лобанов-Ростовский, однако, протестовал: «Мне, нижайшему, от роду осьмнадцатый год и за такими моими летами в непонятии оного корпуса наук могу закоснеть, к тому ж против своей братьи буду обижен, ибо другие гоф юнкеры отпускались в армейские полки в обер-офицеры». Паж Алексей Пущин также указывал, что «столько лет при ея высочестве будучи в службе без всякого награждения вместо обер-офицерского чина написан в кадеты, что есть не без обиды, а понеже я нижайший имею охоту служить в армейских полках, где могу лутчее генерально всякие военные порядки видеть и показать себя в действительной службе и обучиться военным регулам» [741]. Как мы видим, дворяне манипулируют здесь в собственных целях официальной риторикой, чтобы избежать учебы в корпусе: они ссылаются и на устоявшееся мнение о неспособности человека к учебе после 18 лет, и на представления о служебной справедливости, требующие награждения добросовестно служившего чинами наравне с его «братьей». Ссылаясь на свою великовозрастность, просились в 1732 году о переводе в армейские полки и зачисленные в корпус «в смотру из недорослей» Александр Колюбакин и Степан Ушаков [742]. Особенно показательно, что с началом войны с турками в 1736 году даже сын В. Н. Татищева Евграф вместе с несколькими другими кадетами попросились «сами себе при армии честь заслужить» – и сочли более предпочтительным для себя отправиться в войска рядовыми, чем продолжать учебу в надежде на выпуск офицерами [743]. Более того, канцелярия корпуса полагала, что некоторые кадеты специально нарушали дисциплину, чтобы добиться отчисления в полки, надеясь там скорее «сыскать произвождения» – «не столко тщатца чтоб чрез науки определитца в полки, но не желая обучатца, проискивают того чрез непорядочные свои поступки» [744].

В итоге, хотя руководству корпуса удалось довольно быстро набрать необходимую квоту и даже превысить ее (к весне 1732 года записалось уже более 300 человек, что позволило увеличить штат с первоначальных 200 до 360 человек [745]), качество этого первого набора было довольно неровным. Многие из первых кадет оказались великовозрастными, и несколько десятков из них в 1732–1735 годах были выпущены в армию унтер-офицерами и даже солдатами «за превзошедшими летами» [746]: корпусное начальство считало юношей старше 18 лет в общем и целом «безнадежными» к дальнейшему обучению. Среди первых поспешно принятых кадет были и очевидно больные, которых тоже пришлось отчислять. Так, командир второй роты доносил, что «имеющиеся в ево роте кадеты Иван Глебовской, Иван Чихачев, и Александр Киреевский, по мнению его, быть в кадетах негодны, понеже Глебовской ума лишился и всегда завирается, Чихачев руками скорбен и не может ружьем владеть, а Киреевский в бегах два раза был и некоторые кражи чинил и в квартере кажет себя не по-надлежащему» [747]. Кадет Николай Мельницкий указывал, что «в Москве будучи […] чрез родственников моих записан я, нижайший, из недорослей кадетом, неведая подлинно силы и учреждения сего корпуса, в каковых состоит науках и летах тех кадетов, а ныне уведомился что оной состоит в высоких и многих науках и от младых лет учения подлежит, а мне уже указные лета минули, а паче что я, нижайший, природы слабой и имею в себе болезнь немалую» [748]; по докторскому свидетельству, Мельницкий действительно оказался совершенно негодным к службе. Имели место и побеги: так, только за первые четыре месяца 1733 года бежало (и было поймано) пять человек, включая и уже упоминавшегося Киреевского [749]. В дальнейшем, однако, проблем с комплектованием корпуса не наблюдалось, более того, появилась практика зачисления в корпус сверх комплекта: в этом случае кадет числился в корпусе и посещал занятия, не получая жалованья и квартиры. Отмечая, что русских учащихся полный комплект, а прибалтийская квота не выбрана, Сенат в 1748 году формализовал эту практику, распорядившись переводить таких сверхкомплектных в штат по очередности поступления от них первоначальных прошений о зачислении [750].