Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Подавляющее большинство беднейших дворян, однако, и сами не просились в Кадетский корпус, наоборот, предпочитая записываться рядовыми в полки [755]. Здесь, конечно, требуется более внимательно рассмотреть вопрос об имущественных барьерах на пути в корпус. Документы об основании корпуса подчеркивали, что семьям кадет не придется нести никаких издержек в связи с обучением; дворянам сулили привлекательные бытовые условия «с немалым покоем» в Меншиковском дворце, «трапезу довольную», казенные книги и припасы, прислугу для «всяких работ, и шитья, и мытья белья» – и вообще, «никаких им кадетам убытков не будет» [756]. Но насколько убедительно звучали эти обещания для беднейших дворян, учитывая опыт петровских школ, сказать трудно. Возможно, учение на этом фоне воспринималось дворянами как доступное только состоятельным. Недоросль Иван Греков, например, прямо писал в 1732 году: «Моего желания к тому кадетскому корпусу на учение не имею […] понеже что за мною крестьянских дворов не имеется» – и просил перевести его из кадет в солдаты в Новоладожский полк [757]. Кадетское жалованье, согласно штату, хотя и составляло от 15 до 30 рублей в год, в зависимости от успехов в науках, подвергалось значительным вычетам (на построение мундира и т. д.). На практике формальные показатели душевладения могут быть обманчивыми: даже выходцы из среднего и зажиточного шляхетства могли себя ощущать в материальном отношении довольно стесненными – имения могли быть расстроенными, особенно у сирот; поступление оброка задерживаться и т. д. Так, капитанские дети Федор и Петр Львовы, хотя и числились номинально обладателями 160 душ, жаловались в 1750 году на неспособность «себя на своем коште содержать» и «надлежащего кадетского мундира от себя построить» [758]. В 1736 году директор фон Теттау сообщал, что у многих из молодых людей, выпускаемых офицерами в действующую армию, «кроме самой бедной одежды ничего не имелось, а довольствовались казенным; хотя ж в том числе и есть такие, которые имеют деревни, токмо за дальностию деревень их от Санктпитерсбурха, получить им [денег] вскоре невозможно и при нынешнем отправлении столько чем доехать [до своих полков] при себе не имеют». Всего из 70 выпускавшихся на тот момент кадет 38 показаны как не имеющие денег на дорогу и нуждающиеся в материальной помощи [759]. При принятии решений о выборе службы беднейшие дворяне, скорее всего, имели в виду возможность подобных дополнительных расходов, связанных с обучением в корпусе.

Закрепление практики зачисления кадет вне штата с последующим переводом на штатные места также должно было создать серьезный барьер для неимущих дворян, которые не могли сами содержать себя в столице в ожидании казенной вакансии. Преимущество здесь получили также те дворяне, у кого отцы или родственники служили в столице: например, секретарский сын Иван Чириков, не имевший душ, но выражавший в 1749 году желание учиться на своем коште [760]. В этих условиях возможность зачисления вне очереди в штат становилась важной формой патронажа, особенно в правление Елизаветы Петровны. Так, в 1751 году Михаил Калугин был зачислен по именному указу, объявленному через камер-юнгферу «Устинью Никитишну», а Степан Русинов (сын поручика из крещеных калмыков) – через «мейстера де гардеробе» В. И. Чулкова [761]. Канцелярист Коллегии иностранных дел Тимофей Клишин сына своего Ивана «своим коштом обучил… при здешней Санкт петербургской академии наук в гимназии латинскому, немецкому и французскому языкам, також и арифметике», однако ж «далее в сей гимназии на своем коште содержать и обучать его по недостаточном своем не в состоянии будучи», сумел заручиться ходатайством о зачислении отпрыска в корпус за подписями А. П. Бестужева-Рюмина и М. Л. Воронцова [762].

Несомненно, важнейшую роль в механизмах самоотбора играли и родственные связи. Как представляется, механизмы эти хорошо видны на примере группы недорослей, которые записались в корпус самыми первыми, в период с 16 августа по 19 ноября 1731 года. С одной стороны, среди поступающих – сыновья представителей административной элиты: А. В. Новосильцев (сын сенатора), А. И. Позняков (сын санкт-петербургского обер-полицмейстера), Н. А. Маслов (сын обер-прокурора Сената), Евграф Татищев, Ф. А. Алымов (сын московского губернского прокурора), А. М. Воейков (сын действительного статского советника). Можно предположить, что для этих представителей административной элиты направление сыновей в новое учебное заведение, патронируемое императрицей и ключевыми сановниками, было достаточно естественным шагом. С другой стороны, мы видим таких недорослей, как, например, Иван Полев. Полев был сиротой: его отец, майор, к тому времени уже скончался; не было за ним и крестьян. Тем не менее он был не только грамотен, но и знал немецкий: возможно, не случайно в Москве он жил в доме кн. И. Ю. Трубецкого. Карл-Ульрих Стерншанц, сын покойного генерал-майора, жил в доме Алексея Макарова: можно заподозрить здесь источник «протекции» или хотя бы просто информации о важности и престижности новой школы. Николай Чоглоков (сын покойного подполковника, 70 душ м. п.) жил в Москве в доме генеральши Газениус, сын которой Петр поступил в корпус в том же году; не случайно, вероятно, Чоглоков знал немецкий [763]. Кадет Иван Давыдов до зачисления жил в доме своего дяди, вице-президента Камер-коллегии Петра Мельгунова, и попал в корпус одновременно со своими двоюродными братьями, Алексеем и Александром Мельгуновыми; именно в доме Мельгунова он и освоил немецкий и французский языки [764]. Мы видим, таким образом, что кадет зачастую направляли в корпус социальные связи; в результате здесь образовывались целые кластеры родственников. Поступающий в 1735 году Петр Креницын уже имел в корпусе двоих двоюродных братьев, Федосея Байкова и Родиона Горяинова; Андреян Толбухин (1733 г.) – двоюродного же брата Александра Толбухина; Иван Писарев (1733 г.) указал в качестве своих родственников кадет Ивана и Андрея Ефимовских и т. д. [765]