Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Однако ключевым инструментом воспитания в корпусе была, видимо, выстроенная здесь – как это и предписывалось учредительными документами, и опять-таки в отличие от более ранних школ – система «надзирания» за учениками и оценивания их «склонностей» и способностей. Уже в 1734 году контракт-«капитуляция» нанимаемого на должность «обер-профессора» И. Б. фон Зигхейма предписывала ему изготовить «партикулярные табели» на каждого кадета и следить за их аккуратным ведением; требовать ежемесячные «репорты» от каждого из учителей и «протокол о каждого из кадетов поспехе в науках», а также «журнал о всех в класах […] приключающихся переменах» [713]. На основании этих документов ему надлежало подавать ежемесячные экстракты директору корпуса; при этом все документы должны были иметь две подписи, самого обер-профессора и корпусного майора, «дабы из того какого обману не произошло». Опираться все это бумаготворчество должно было на «генеральную табель», целью создания которой было, по словам директора фон Теттау, «приведение сей бесконечной конфузии в порядок», для чего «всех кадетов по сортам разобрать надлежало и […] всех их по понятию, возможности и талантам в надлежащие науки распределить». Сконструировать такую ведомость удалось не сразу: весь 1733 год два учителя безуспешно бились над этой задачей, и лишь в 1734 году «по прожекту капитана де Бодана, при вспоможении капитана де Радена» генеральная табель таки была составлена: «оная состояла в 36 табелях, в которых все сии 360 кадетов по их наукам, достоинству, понятию и остроте и старшинству вписаны» [714]. Табели и ведомости эти, в свою очередь, ложились в основу регулярного «генерального экзамена» [715].

В итоге в корпусе сложилась довольно изощренная для России того времени система оценивания «желаний» и «способностей» кадет, выделения градаций, в которых, например, различались прилежание и поведение, а также действительный успех в науках и прилежание как интенция и устанавливалось соответствие этих градаций со служебными рангами. Например, в 1751 году «по прилежному к наукам рачению, и оных нарочитому знанию и по тому ж доброму по поведению» кадеты выпускались армейскими подпоручиками, «по нарочитому к наукам рачению, и оных знанию и по тому ж доброму по поведению» – армейскими прапорщиками, а «по меньшему против назначенных в армейские прапорщики к наукам рачению, впрочем по тому ж доброму по поведению» – уже прапорщиками гарнизонными, а то и ландмилицкими [716]. Производство, таким образом, представляло собой искусство сбалансированного учета этих разных свойств; можно встретить утверждения, что такой‐то кадет «себя содержал добропорядочно, а к наукам хотя и прилежал, но в том за неимением к понятию дарования успех имел малой» и т. д. [717]В промежутках между экзаменами сравнительные успехи кадет наглядно обозначались их рассадкой в классе; учителям предписывалось пересаживать их каждую неделю «по наукам и по прилежности» [718]. Рачение и прилежание, склонности и «охота» к тому или иному виду службы выносились в центр административной жизни корпуса, становились предметами обсуждения и оценивания.

Особенное внимание обращает на себя практика отчисления кадет за ненадлежащее поведение, в первую очередь за воровство. Кадет могли отчислять «за непристойные поступки», «за дурные поступки», «за непорядочное поведение», могли направлять в армию «за кражу капралом» – за описываемый период мы насчитываем два десятка таких случаев. Разумеется, кража была преступлением и согласно воинским уставам, но характерно, что целый ряд кадет исключаются с формулировкой «за непристойные дворянству поступки» – то есть как будто бы за нарушение не военной дисциплины, а именно некоего шляхетского кодекса поведения. Фраза эта появляется уже в первые годы существования корпуса: в 1734 году с такой формулировкой были отправлены в солдаты (или были исключены) Александр Рославлев и Григорий Чернцов, в 1736‐м – Григорий Писарев, в 1739‐м – Алексей Сукманов, в 1743‐м – Борис Желтухин, Семен Лесли и Христофор-Филипп фон Крон, в 1744‐м – Матиас Рейзнер, в 1760‐м – Петр Хитрово. Когда в 1749 году 19-летний Иван Сытин оказался пьян настолько, что его сутки не могли добудиться, а после того сбежал из-под ареста в гости к отставному каптенармусу Капулину и там опять напился, корпусное начальство решило, что «вышеупомянутое неприличное шляхетному юношеству пьянство терпимо быть не может», и предложило отчислить Сытина в солдаты. Сенат, впрочем, рассудил иначе и постановил на первый случай отправить Сытина в солдаты временно, на три месяца [719]. Дмитрий Кушников (17 лет) не только попался в 1748 году на воровстве, в том числе у соседа по комнате, но и сбежал из-под ареста, намереваясь в Ямской слободе «вдаться в услужение, называясь сиротою солдатским сыном». Корпусное начальство указывало, что Кушникова и раньше наказывали за проступки, но он «от таковых непорядочных поступков не токмо не воздержался, но толь паче еще и в наивящие к предосуждению и пореканию дворянства в продерзости впал » – и потому требовало его отчисления, чтобы другие кадеты от таких «неприличных дворянству поступков и продерзостей себя наилучше остерегали». Сенат рассудил, однако, «в разсуждении его малолетства» пороть розгами «нещадно» при прочих кадетах – и отослать в Артиллерийскую школу (тем самым и подчеркивая ее гораздо более низкий социальный статус) [720]. Наконец, в 1755 году князь Б. Г. Юсупов разжаловал Алексея Козминского из капралов в кадеты прямо «за неприличные дворянству поступки» [721].