Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Конечно, сам факт подписания контракта нарушал принципы, изложенные в Эмиле : Руссо считал, что гувернер должен быть другом семьи, а не наемным работником. Ромм осознавал эту проблему и старательно объяснял другу и земляку, что он едет в Россию как «друг семьи», а не как «раб» или служащий, «прикованный […] золотом» [473]. Он вновь подчеркнул свою истинную роль, составив примерно в 1779 году план занятий для Строгановых. Ромм сообщал, что следует за «Тиссо, Локком и Руссо», но держался ближе всего именно к Руссо: «Теперь я становлюсь для него вторым отцом, я усваиваю все отцовские чувства, и он всегда найдет во мне друга, снисходительного и мягкого, но вместе с тем и твердого» [474].

Ромм, простой учитель математики, очень уверенно общался с Александром Строгановым – придворным и одним из самых богатых людей в России. Его уверенность, возможно, проистекала из обстоятельств их встречи. Ромм и Строганов познакомились в середине 1770‐х годов, когда оба состояли в масонской ложе «Девять сестер», поощрявшей своих членов считать друг друга «братьями» и «друзьями» [475]. Однако близкое знакомство Ромм и Строганов свели уже в доме графа Александра Головкина. Страстный последователь Руссо и его Эмиля , Головкин вырастил своих детей, Жоржа и Амели, в соответствии с его предписаниями. Он решил сам взять на себя роль Жан-Жака, руководя формированием «сердец» своих детей, а предметы, требовавшие специальной подготовки, поручил нескольким учителям, одним из которых был Ромм. Похоже, что Ромм тесно сошелся с Головкиным и его семьей и считал графа своим близким другом. В 1779 году, став домочадцем Строганова, Ромм подчеркивал, что принял это решение из верности Головкину. И хотя его прежний работодатель умер в 1781 году, Ромм никогда не переставал указывать на него как на нравственный ориентир. В прощальном письме Павлу в 1790 году он советовал ученику избрать его себе в качестве путеводной звезды.

Держите всегда перед глазами в вашей квартире портреты вашего отца и графа Головкина, и, глядя на портрет Головкина, скажите, мой милый друг, что он умел жить хорошо; он чувствовал ценность воздержания, бережливости, уединения и учебы и искал сладчайших наслаждений в довольстве собой и в дружбе, искусством которой он столь хорошо владел и которую никогда не предавал [476].

Эти строки свидетельствуют, как далеко простиралась сентиментальная привязанность и извлекаемая из нее нравственная польза: от одного поколения к другому, от мертвых к живым.

Для Ромма дружба со Строгановым была продолжением дружбы с Головкиным, и сам Головкин, по-видимому, был с ним согласен. В феврале 1780 года он писал Александру Строганову: «Никогда не забывайте, что Ромм – мой друг, и не позволяйте никому это забывать, он любит вас и ценит» [477]. Возможно, эти слова помимо прочего имели целью напомнить новому работодателю Ромма, что по отношению к гувернеру важно проявлять уважение. Ромм, со своей стороны, подчеркивал идеальность дружбы своих благодетелей. Когда он писал во Францию, в свой родной город, он заверял своих друзей, что в нравственном плане два графа очень похожи. Строганов и Головкин «оба отличаются прямотой, благородством чувств и любовью к добру» [478]. Кроме того, Ромм, по-видимому, считал, что в основе их дружбы со Строгановым лежит общая привязанность к Головкину и единодушное восхищение его нравственными качествами. Это стало особенно очевидным в 1781 году, после смерти Головкина. «Вы умеете ценить доброту и честность [479], поскольку зародыши этих качеств есть и в вашем сердце, а ваши друзья находят тому свидетельство в ваших делах. Вы были другом доброго, превосходного графа, будьте для меня таким, каким был он» [480]. Фактически Ромм просил Строганова занять в его сердце место, которое прежде занимал Головкин.

Подобные заявления следует считать искренним проявлением чувств Ромма и Строганова. Если бы между ними не было дружбы, излияния Ромма были бы бессмысленны, а то и оскорбительны. Вместе с тем переписка отца и наставника, несомненно, имела и педагогический смысл – она развивала и уточняла условия их взаимодействия. В начале 1780‐х годов в их письмах даже обсуждалось, как именно Ромм должен обращаться к графу Строганову – с дружеской теплотой, а не с почтительностью. Ромм мог попросить у своего корреспондента прощения за то, что в его письмах «больше уважения, чем дружеской привязанности» [481]. Ромм смело заявлял, что разница в ранге не помешает их дружбе: «Добрый граф, забудьте на миг, кем вы являетесь, и позвольте лучшему из ваших друзей именоваться таковым для вас. Звание вашего друга выгравировано у него в сердце […] огнем. Уважение – это чувство, изъявляемое наружно, оно всегда унижает […], в то время, как дружба, существующая только вместе со счастьем, как будто придает благородства всем другим чувствам» [482]. Хотя письмо не датировано, это, вероятно, был не первый случай, когда Ромм назвал своего работодателя другом. Его «просьба», скорее всего, означала подтверждение их дружбы и ее настройку в сентиментальном ключе.