Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Исследователи, специально занимавшиеся этим вопросом, пришли к выводу, что царский МИД склонялся к довольно осторожной оценке предложений, с которыми обращались к нему индийские князья, хотя военные администраторы «на местах» не прекращали контакты с некоторыми правителями и племенными вождями, особенно в приграничной полосе, на протяжении десятилетий. С другой стороны, все намерения британской прессы отыскать какие-либо следы подстрекательства русскими сипаев к восстанию оказались тщетными. Анализ служебной переписки и свидетельств очевидцев событий показывает, что первые секретные эмиссары были направлены штабом Туркестанского военного округа в Индию только после завоевания царскими властями ханств Центральной Азии к середине 1870-х гг. [256]

Восстание сипаев сместило фокус внимания англичан с проблемы безопасности северо–3ападной пограничной зоны на вопросы консолидации власти во внутренних областях Индостана. Оно вызвало настоящий шок как у правящих кругов Великобритании, так и в среде колониальной администрации Индии, часть представителей которой испытывала скептицизм относительно перспектив сохранения британского владычества. «Эти опасения правительства и военных властей Индии в значительной степени способствовали ослаблению восприятия ее полезности как стратегического актива, если бы так обстояло дело», — пишет современный английский историк [257]. «Чем Крым стал для России, — отмечают К. Мейер и Ш. Брайсек, — тем Великое восстание стало для Британской Индии: таким же ударом по самодовольному старому порядку» [258]. Используя образное сравнение еще одного исследователя, «что-то кислое ( sour ) вошло в империю» [259].

Высказанные мнения подтверждаются оценкой движения сипаев, которую дал Н.К. Гире в письме к Моренгейму, датированному 1882 годом: «Ужасное восстание индийцев 1857 г. вскрыло нам ее (Индии. — Е.С .) значение, а ненавистный договор 1856 г. (Парижский. — Е.С .), который существовал еще в самых унизительных и тягостных для нас пунктах, еще более увеличил важность ее в глазах благородного суверена (Александра II. — Е.С .), который, будучи вынужден поставить подпись под этим пагубным договором в самом начале своего правления, считал долгом чести и сыновней преданности порвать эту печальную страницу нашей истории» [260].

Важно также указать на то, что мятеж сипаев совпал по времени с первым мировым экономическим кризисом периода раннего индустриализма, который неожиданно для государственных деятелей и экспертов охватил страны Европы и Северной Америки в 1857–1858 гг., усилив торговую конкуренцию среди ведущих держав, особенно на периферийных рынках. Неслучайно, как отмечал видный член партии тори лорд Рэндольф Черчилль, именно торговля и финансы определяли «значительную заинтересованность Британии в превосходстве на морях» [261]. Не является секретом тот факт, что на общем неблагоприятном экономическом фоне либеральные викторианские политики и общественность прекрасно осознавали пагубность любых социальных волнений, связанных с многочисленными жертвами, подобно тому, как это случилось в период восстания сипаев. Такие политические катаклизмы, по мнению многих экспертов, неизбежно приводили к снижению налоговых поступлений, сумятице в головах местного населения и дестабилизации ситуации на имперских границах, особенно чувствительных к внешним угрозам на северо–3ападе Индостана.

Обоснованность этих суждений легко проиллюстрировать ссылкой на годовой отчет Азиатского департамента МИД за 1857 г., в котором говорилось, что движение сипаев «сделало возможным для России создать альянс азиатских стран, чтобы взорвать британское господство (в Азии. — Е.С .)» [262]. Характерно также, что в меморандуме 1858 года генерал-майор Е.И. Чириков, занимавший тогда пост комиссара в составе русско-турецкой пограничной комиссии, раскрыл взаимосвязь внешнеполитической стратегии и коммерческих интересов. К примеру, он утверждал, что «политическое вмешательство (британцев. — Е.С .) в дела Афганистана упрочивает [их] влияние на Персию, обхватывая ее почти со всех сторон, открывает Англии новые торговые пути, сближает с Каспийским морем, угрожает там России и, наконец, поддерживает непрочное здание индийских владений» [263].

Необходимо подчеркнуть, что, судя по свидетельствам очевидцев и дипломатической переписке, именно Великое индийское восстание 1857–1858 гг. заставило многих российских стратегов рассматривать вторжение на территорию Индостана не как диверсию, способную лишь отвлечь силы и средства англичан от европейского театра, а как катализатор внутреннего социального взрыва. Неслучайно, вновь назначенный на важнейший пост военного агента (атташе) в Лондоне капитан Н.П. Игнатьев приступил к методичному сбору секретной информации о вооруженных силах Соединенного Королевства и состоянии англо-индийской армии. Он даже завел специальный журнал для регистрации арсеналов, военных предприятий и морских верфей, которые встречались на его пути во время поездок по Британским островам [264]. Согласно имеющимся отзывам, «он посвятил себя составлению подробнейших рапортов о военном положении Англии в Индии на имя императора, который был настолько доволен ими, что вызвал автора в Варшаву для личной беседы». «Интересно, — саркастически заметил один из современников, — предвидел ли капитан Игнатьев мятеж (сипаев. — Е.С .), вспыхнувший вскоре (после его назначения в Лондон. — Е.С .), и привлекли ли внимание Александра II метод и стиль изложения, либо сам предмет и взгляды автора, отраженные в рапортах» [265].