Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Спустя тринадцать лет Довлатов вносит в текст своей старой юморески некоторые изменения. Во-первых, персонажи поменяли фамилии. Коберидзе стал Чикваидзе, Самохвалов превратился в Шаповалова. Появился эпизод, описывающий знакомство будущих «эмигрантов».

Познакомились они недавно. Их сплотила драка около заведения шампанских вин. В тесноте поссориться недолго. Обувь летняя, мозоли на виду.

– Я тебя зарежу! – вскричал Чикваидзе. (Шаповалов отдавил ему ногу.)

– Не тебя, а вас, – исправил Шаповалов.

Затем они долго боролись на тротуаре. И вдруг Чикваидзе сказал, ослабив пальцы на горле Шаповалова:

– Вспомнил, где я тебя видел. На премьере Тарковского в Доме кино…

Кстати, дальше в новом тексте пропадает реплика Самохвалова-Шаповалова о том, что Коберидзе-Чикваидзе никогда не выезжал из Ленинграда. Тут писатель следует «правде жизни». Если в свежем варианте приятели познакомились недавно, то Шаповалов вряд ли в подробностях знает биографию Чикваидзе. Эпизод знакомства превращает условных рабочих в явных интеллигентов: «не тебя, а вас», посещение премьеры Тарковского. Довлатов типизирует приятелей, встраивая их в ряд «своих» персонажей.

Автор дописывает микроэпизод, пародирующий пропагандистские штампы о «коренных противоречиях западного общества»:

– Обрати внимание! – закричал Чикваидзе. – Вот изверги!

Чернокожего повели линчевать!

И верно. По людной улице, возвышаясь над толпой, шел чернокожий. Его крепко держали под руки две стройные блондинки…

Немного изменен финал, образ «блюстителя порядка» приобрел оттенок легкого абсурда и какой-то домашности:

Через минуту друзья, обнявшись, шагали в сторону площади. Там, достав из кобуры горсть вермишели, завтракал блюститель порядка, расцветкою напоминавший снегиря.

Но в целом на удивление текст сохранил начальную цельность. Нельзя сказать, что Довлатов использовал только его отдельные элементы или переформатировал. Это свидетельствует о кооперации «участков мозга» журналиста и писателя Довлатова.

О том, как Довлатов работал в «Знамени прогресса», у нас есть уникальное объемное свидетельство, вызывающее, правда, некоторые сомнения. В газету Довлатов пришел не один, а привел вместе с собой такого же молодого ленинградского прозаика Ивана Сабило. Подкупило Довлатова то, что Сабило был профессиональным боксером, окончившим физкультурный институт имени Лесгафта. Довлатову нравилось вспоминать о своем боксерском прошлом, которое должно было встроиться в писательский образ хемингуэевского толка. Сабило спустя четверть века написал мемуарную повесть, напечатав ее в «Авроре». Здесь прослеживается некоторый символизм. Непечатание при жизни обернулось посмертным коммерческим использованием имени несостоявшегося автора журнала.

Свою повесть Сабило начинает несколько неожиданно, упрекая Довлатова в том, как тот написал неправду о публикации повести Сабило в журнале «Костер». К этому я еще вернусь. Затем не без оснований говорится о внезапно возникших батальонах друзей Довлатова:

Вряд ли кто-нибудь может сказать о себе, что он дружил с Довлатовым. Даже те, кто сейчас публикуют о нем воспоминания, печатают и бесконечно допечатывают его самого.

Себя автор не относит к друзьям Довлатова: мнимым или настоящим, что радует. Довлатов приглашает автора в газету, обещая ему сто рублей – нормальную по тому времени зарплату, если учесть гонорары за дополнительные материалы и премии. Выбор редакции очередной газеты Довлатов объясняет Сабило так:

– Мы с тобой не журналисты. Мы с тобой подневольные люди, которых сюда загнал голод!

Скорее всего, Довлатов кокетничал, драматизировал. Журналистика – единственная профессия, которой он владел, понимая необходимость держать себя в тонусе. Еще больше кокетничал Сабило, когда вспоминал о том, как он восстал против необходимости использовать псевдонимы в публикациях газеты. Требование исходило из желания внешне разнообразить имена авторов:

Я никогда не печатался под псевдонимом – для меня это неприемлемо хотя бы потому, что псевдоним позволяет вкладывать в слово только разум, а не чутье.

Загадочное утверждение. Мемуарист не останавливается на подобном смелом заявлении. Он отказывается писать текст о конфликте между рабочим и мастером, который приказал своему подчиненному сбрить бороду. Сабило видит в этом ущемление свободы – на сделку с совестью пошел Довлатов, написав соответствующий материал. В нем он похвалил заботливого мастера, опасающегося того, что бороду рабочего может затянуть вращающимися частями станка.